Валерия с юности привыкла к восхищению мужчин. Но королевой, в возможном понимании этого слова в советские времена, она почувствовала себя, когда поступила на физмат. Здесь доминировала мужская интеллигентская среда, студенты, глядя на нее, забывали о физических формулах и понятии «математика — королева наук».
Возможно, ей пришлось бы уйти из института или стать пассией одного из светил наук, но родители ей посоветовали лучший выход.
— Женись, Лерка, на однокурснике, — настаивал перед отъездом в командировку отец.
— Или чуть моложе, — добавила мама. — Они податливей.
Надавав советов, оставив, как всегда, денег на месяц, родители уехали в Латинскую Америку. Они были археологами… Пропали через полгода в сельве.
Валерии досталась двухкомнатная «хрущевка» и чемодан фотографий. Прекрасные фотографии счастья ее родителей, где они молодые и полные надежд. И она, маленькая, защищенная мамой с папой…
Помогать Лере было некому. Мама и папа, родившиеся в тридцатом году, оба потеряли родителей в Великую Отечественную войну и воспитывались в одном детском доме. И ни бабушек с дедушками, ни тетушек — никого у нее не осталось, только друзья папы с мамой. Но и они уже имели своих детей и Лере могли больше посочувствовать, чем помогать регулярно и основательно.
Не имея привычек, вредных для здоровья, типа курения и пития горькой, Валерия через полгода после официального уведомления о пропаже родителей истощала на макаронах и котлетах за шесть копеек. Задолжала за квартиру. И уже решила обменять свою двухкомнатную на однокомнатную с доплатой, чтобы достойно закончить институт. Но тут однокурсник Аркадий, с которым она не раз ездила в туристические походы по лесам Подмосковья с бардовскими песнями у костра, сделал ей предложение выйти за него замуж.
И она согласилась. Родители Аркадия были не против. Две квартиры обменяли на Кутузовский, и жизнь наладилась… До рождения Ани.
Аню Валерия родила только в тридцать лет. По-другому было невозможно, муж делал карьеру ученого-физика и был абсолютно неприспособлен в бытовом плане.
К тому времени они оба работали в Курчатовском институте. Однажды, на испытаниях в командировке, они подверглись облучению. Никто тогда вопрос радиации не воспринимал настолько серьезно, насколько он того стоил. Ни на Валерии, ни на Аркадии облучение поначалу не отразилось. Патология ушла в плод. В Аню.
Успехом семьи были научные работы Аркадия Сергеевича, он к пятидесяти пяти годам стал академиком. Болью семьи стало аномальное развитие дочери. Умственное опережало физическое.
Теперь Аня стала очаровательной разумной женщиной тридцати двух лет, с особыми, необъяснимыми качествами. И могла сама за себя постоять. Валерия до появления внуков могла передохнуть в вечной борьбе за нормальную жизнь.
А теперь в ее жизни, когда не стало мужа, когда забота о дочери ушла с первого на второй, на третий, другой план, случился искусствовед Юрий Владимирович. Мужчина, оценивший в ней и увядающую… ой, тьфу, тьфу, тьфу, не совсем еще ушедшую… красоту, образованность и желание почувствовать жизнь по-новому, от которого две недели ни звонка, ни телеграммы. Хотя поначалу он звонил, интересовался погодой в Москве и настроением Валерии.
Фотографии, фотографии… Архитектура древней цивилизации, море, солнце, цветы, весна… Резкий звонок телефона моментально выдернул Валерию из просмотра фотографий.
— Алло. — Вздох Валерии Николаевны был откровенно разочарованным.
— Лера, это Юра, Юрий Владимирович.
— Что?!
— Мне нужно с тобой поговорить.
— По делу? — пролепетала Валерия тоном школьницы, дождавшейся звонка от одноклассника, в которого была влюблена целую четверть учебного года.
В телефонной трубке возникла пауза, и Валерия испугалась, что связь прервалась. Но голос Юрия Владимировича возник снова.
— Понимаешь ли, Лерочка. Я сопротивлялся, мне было неудобно. Но он… он заболел. Он из-за Ани заболел. Он выставил две картины в дорогом художественном салоне. Обе купили. И теперь он с ума сходит, что у него нет ее образа… Он не может вернуть картины — и не может без них…
Оглянувшись на странный вскрик тети, Вовчик увидел ее побледневшей и испуганной. Тетя Лера смотрела не на него, не на стену, а куда-то в пространство воспоминаний. Она провела дрожащими пальцами по бровям и растерянно ответила в телефонную трубку:
— Ничего не понимаю.
Вовчик снял наушники. Сосредоточившись, он расслышал последние фразы тети и голоса в трубке.
— Сложно объяснять по телефону, я приеду и покажу. Могу завтра или послезавтра.
— Да приезжай когда хочешь.
— Я сейчас хочу.
— Так ты в Москве?
— Да.
Тетя бледнела на глазах. Вовчик наклонился ближе к телефону.
Глядя то на него, то в прошедшую Италию, Валерия Николаевна прошептала:
— Так и приезжай.
В три движения мышки Вовчик вышел из компьютерной игры.
— Я в магазин пойду, теть Лер?
Положив трубку, Валерия Николаевна невидящим взглядом посмотрела на племянника:
— Да… иди…
* * *
Кухня-столовая нашего дома светилась всеми тремя люстрами и двумя бра.
Мы парковались под навесом, а тетя Лиля уже стояла на крыльце, подбоченясь и готовясь ругаться. Минуту, не меньше, она рассматривала меня, не понимая, кого ведут в дом в неприлично-откровенном наряде. Но быстро сориентировалась.
— Я так и думала! Я подозревала, каким образом она зарабатыват деньги! Нет, вы только гляньте! Родной браточка с утра до ночи сидит в магазине, деньгу зашибает, а она пьяная по ресторанам шастает, подолом вертит…
На этом предложении она внезапно замолчала, встретив наши взгляды. Возмущенный Толика, мой трезвый и взгляд любимого сыночка, который только что не крутил у виска пальцем. Толик подошел ближе к новоявленной тетке.
— Чего вы орете? Даня спит.
Я прошла мимо Лили в дом. Навстречу мне вышла заспанная, в короткой ночной рубашке Ниночка.
— Опять воспитыват? Она у нас дома тоже постоянно орет. Машка! — Нина наконец-то протерла сонные глаза. — Ничего себе! Откуда ты взяла это? Прелесть какая!
Восхищение Нины моим откровенным нарядом возмутило тетю Лилю, но децибелы визжащего голоса она снизила.
— Ишь, дурной пример заразительный. Толик, она плохо влият на Ниночку. И это, как она лихо подарки вчера раздавала, ажн страшно было! Родственники, конечно, дело святое, но разбазариват чужое добро не дело!
— Какое чужое? — не понял Толик.
— Ну, как же! Удочка за десять тысяч, пылесос за пятнадцать. И по мелочам тысяч на двадцать.
Я, между прочим, росла в пролетарском районе. За подобные многодневные высказывания «не по делу» у нас с ходу били в морду. Но я опять сдержалась.
