Ольга оглядела Лёнчика. Дурак, конечно, но уж очень хорош.
— Пойдем на твою кровать.
Утром Аня проснулась с ощущением надвигающейся опасности. С самого утра она ходила за Геннадием по коридорам лаборатории и нудела: «Отпусти меня домой, мне там спать удобнее. Ну, отпусти меня, Гена, я ж стала просыпаться и теперь тебе покоя не дам». Геннадий сломался к двум часам дня.
— Достала. — Он притянул Анну к себе и поцеловал в макушку. — Езжай домой, но я к тебе ежедневно буду наведываться.
Анна запрыгала от радости, выхватила из кармана Гены телефон и позвонила Григорию. Вернувшись в медблок, она обцеловала Ольгу и, в медицинском халате и казенных тапочках, побежала к проходной.
Из административного здания из окна своего кабинета за ее пробегом следил Аристарх.
К Анне, подпрыгивающей от холода первых морозцев, подъехал сверкающий чистотой вездеход. Из салона выскочил радостный Григорий, обнял жену, не стесняясь, поцеловал у всех на глазах и помог забраться в машину.
Аристарх взял телефонную трубку.
— Гена, ты обработал Ольгино сканирование? — Слушая ответ, он выпил полную стопку коньяка. — Ага, отлично. Вижу, из медблока Гришина жена выписалась, а я и не знал, что она у тебя наблюдалась. Помню ее. Весной приехала заморыш заморышем, а теперь просто Клаудиа Шиффер. Подготовь-ка мне ее анализы.
Положив трубку, Аристарх взял хрустальную бутылку и, как всегда, наполнил три серебряные стопки. Он знал реакцию Геннадия на свое приказание. Но разительные перемены во внешности Анны, в параметрах тела, не могли произойти «просто так». И феномен «бабочки» подлежит исследованию.
Григорий довез Анну до поселка и сразу уехал обратно в Зону.
Анна новым взглядом оглядела свой дом. Просторно, чисто и неуютно. В кладовой стояли нераспечатанными три ящика, которые мама недавно переслала из Москвы.
Анна задействовала все — расшитые, плетеные и вязаные салфетки; три картины с итальянскими пейзажами «под Брюллова»; подсвечники, каминные часы, высокие вазы.
Захотелось праздника. Анна сбегала в армейский магазин, купила вино.
В гостиной на стол была выставлена парадная посуда, в вазы поставлены ветки кустарников с желтыми и красными листьями, в подсвечники — витые свечи.
Зазвонил телефон, и Анна радостно сообщила маме, что у нее все хорошо. Отец забрал у Валерии Николаевны трубку и долго выспрашивал о здоровье, об отношениях с Григорием, об обстановке в поселке. Он, конечно же, больше слушал голос дочери, чем ее слова «отлично, замечательно, прекрасно». Анна в момент разговора была блаженно радостной, и даже через три тысячи километров ее настроение передалось отцу.
Анна не стала рассказывать родителям о том, что почти месяц спала и теперь меняется на глазах — ввысь и вширь. Нужно сфотографироваться, и только потом радовать.
Самую большую картину Анна повесила над столом, вторую — над диваном, а когда вешала третью, между шкафами, — приехал Григорий.
Он вошел в комнату и остолбенел. Сервированный для ужина стол, бутылка дорогого вина, зажженные среди ясного дня свечи… А в углу, между шкафами, незнакомая стройная девушка в шелковой ночной рубашке стояла на цыпочках на стуле и вешала картину. Ночнушка задралась «по самое не могу», из декольте рвалась на свободу высокая грудь.
Девушка повесила картину, поправила густые волосы и улыбнулась Григорию.
— Гриша, давай сегодня в гости не пойдем, давай кого-нибудь к себе пригласим.
Расстегнув пуговицы форменной куртки, Григорий вытер пот со лба.
Он подошел, обнял свою жену и почувствовал под шершавыми от мозолей ладонями шелковую ткань рубашки и теплоту женского тела.
— Никуда не пойдем и никого приглашать не будем.
Анна обняла его за шею голыми руками. Григорий отнес жену на кровать и начал целовать.
Никакой боли не было, только животное, сладкое наслаждение, при котором понятие стыда уходило в небытие. Наконец-то была свобода в действиях рук и в поцелуях. Свобода выражения своих эмоций.
Как же великолепно было видеть затуманенные страстью глаза любимого мужчины. Тело Григория оказалось гораздо мощнее, чем думала Аня. Он действовал со всей нежностью, боясь причинить боль, но вскоре перестал осторожничать и любил Анну так, как ни одну женщину. Анна плакала от счастья.
Когда через два часа Григорий заснул, Анна сходила в ванную, вымылась и вернулась в кровать с решительным намерением. Он провела руками по груди мужа, по животу, опасливо погладила между ног, изучая родное тело.
Григорий проснулся, увидел над собой Анну.
— Так не бывает…
— Бывает. Когда ждешь этого полгода каждый вечер и каждое утро, бывает. Просыпайся, мой любимый.
* * *
Список, выданный Аристархом, включал четыре адреса детских домов, в которых были официальные отделения для детей, рожденных от родителей с последствиями лучевых болезней.
В Минск Лёнчик решил не соваться, в столице все-таки мог царить хоть какой-то порядок, другое дело на периферии; он сразу направился в Гомель.
Там он, не теряя времени, лихо объехал два детских дома, решительно вламывался внутрь и спрашивал дежурную сестру или охранника, интересуясь, как записаться на прием к заведующей по поводу усыновления ребенка. Тетка или охранник, вначале смотревшие волком на богатого и самоуверенного красавца, при виде нескольких «зелененьких» тут же меняли тон и даже разрешали посмотреть на детишек через ограду.
Одного посещения хватало, чтобы понять: если у некоторых воспитанников и есть некоторые способности, то это не совсем то, что искал Лёнчик. Не «пробивало» его рядом с детьми, и все. Пару раз он чувствовал, что от ребенка «тянет» или он «фонит», но не настолько, чтобы рисковать и тащить его в Топь через Белоруссию и всю Россию.
В гомельской гостинице со спартанской обстановкой Жора, приодевшийся в новый джинсовый костюм, купленный на авансовые деньги, разложил на журнальном столике карту Белоруссии, рядом водрузил пакет с пирожками, купленными за смешные деньги.
— Лёнчик, послушай тертого бродягу. Если тебе нужен ребенок с отклонениями, то чего маяться, давай сразу поедем вот сюда, ближе к границе зоны отчуждения. — Жора разломил пирожок с капустой, с удовольствием понюхал начинку. — Свеженький… Так вот, в списке указано вот это село. Наверняка срань господня, куда засунули всех особенно недоделанных детей.
Лёнчик покосился на карту и тоже взял пирожок.
— Поехали. За сколько мы сможем туда допилить?
Жора положил ладонь на карту.
