Хмурая и заспанная после ночного «отжига» в клубе Катерина послушно выкатилась из своей комнаты с опостылевшей видеокамерой. Домочадцы и гости расселись по местам, давно закрепленным за ними под старой лиственницей, и дачное застолье покатилось своим чередом.
— Вчера я говорил про счастливый случай, — начал патриарх очередной кинематографический тост, профессионально поглядывая в объектив камеры, — а сегодня хочу продолжить ту же мысль. В жизни, увы, бывают не только счастливые, но и несчастные случаи. Как, например, сегодня в нашей семье. Так давайте же выпьем за то, чтобы все несчастные случаи, если, не дай бог, они еще выпадут нам, завершались счастливо.
Гости переглянулись и послушно выпили. А затем принялись молча хлебать украинский борщ, искусно приготовленный Олесей. Произносить тосты, да и просто оживленно болтать никому не хотелось. Викентий Модестович наконец с изумлением заметил, что совершенно не владеет вниманием аудитории. Он поморщился, окинул взглядом накрытый стол и негромко проворчал:
— В этом доме когда-нибудь будут подавать соль и перец, я вас спрашиваю?
Марианна Лаврентьевна молча пододвинула солонку.
— Наконец-то, — буркнул Викентий Модестович, — терпеть не могу эту вашу пресную северную еду. Похоже, мне уже никогда не попробовать настоящие суп харчо и сациви. Так и помру на вашей скучной славянской диете: щи, борщи да каши…
— Не огорчайтесь, Викентий Модестович, — внезапно подала ангельский голос Серафима. — Завтра же сооружу вам что-нибудь грузинское. Мама очень любит кавказскую кухню, она и меня научила готовить сациви и хачапури. Говорят, вкусно получается. Я тоже обожаю лобио, аджику, кинзу, соус ткемали…
— Слава богу, — расцвел Викентий Модестович, — наконец нашлась в доме хоть одна толковая повариха.
Валерия и Марианна Лаврентьевна, да и Олеся, чей борщ только что подвергся жесткой критике, с неприязнью уставились на юную выскочку. А взгляд патриарха, наоборот, потеплел, словно Викентий Модестович чудом оказался под жарким солнцем Кавказа. Ангелина подумала: «Эта девочка умело управляется с капризами и тщеславием мужчин. Что ж, весьма неплохо для двадцати лет!»
Люся нашла в себе силы дойти до ординаторской, хотя ноги двигались с таким трудом, словно на них были кандалы.
— Где он? В морге? — прошептала она с порога бескровными губами.
— Да нет, наверное, в электричке, — ответил врач, не отрывая взгляда от кроссворда.
— В электричке? — удивилась Люся. — Да что вы говорите! Мой Денис Петрович даже не знает, где на станции билеты покупают, всегда меня в кассу отправляет. Он и в метро-то ездить не умеет, каждый раз на переходах не в ту сторону идет.
— Ну, все когда-нибудь бывает в первый раз, — философски усмехнулся эскулап. — Денис Петрович уехал полчаса назад, — признался он. — Куда? Сказал, что на работу. Отпустил его под расписку.
— Как вы могли! — закричала Люся.
— А что я мог поделать? — пожал врач плечами. Лекарь был в отутюженной темно-синей форме, в синей шапочке, надетой с каким-то особенным шиком, присущим только хирургам. Шапочка подчеркивала ярко-синий цвет его необычно красивых для мужчины глаз. — Как я мог с ним бороться? Я же хирург, а не психиатр. Разумные доводы на больного не действовали. Драться с ним? Вряд ли я справился бы с таким верзилой. Он угрожал, кричал, что срочно нужно на службу, что без него там все рухнет и пойдет прахом. Будут конец света и всемирный потоп в одном флаконе. Типичный для наших дней диагноз: хронический трудоголизм, осложненный неврозом топ-менеджера, — вздохнул врач и углубился в кроссворд, от которого его все-таки оторвали.
— Эта болезнь вам не грозит, — ехидно сказала Люся.
— Да не волнуйтесь вы так. — Эскулап не обиделся, наоборот, поднял голову от газеты и доброжелательно посмотрел на Люсю. Точнее, удостоил женщину профессионально внимательного взгляда («Не накапать ли ей валерьянки с корвалолом?» — казалось, говорил этот пристальный взгляд). — Серьезных повреждений у вашего мужа, слава богу, нет, а лучшее лекарство от шока сейчас для него — любимая работа. Разумеется, я посоветовал Денису Петровичу больше отдыхать и принимать успокоительное. Разумеется, в небольших дозах и пораньше с вечера. Разумеется, порекомендовал ему пока нанять водителя. Разумеется…
— Нет, ничего не разумеется, — перебила Люся эскулапа. — Он сросся с машиной, как кентавр. Так что, думаю, завтра возьмет какую-нибудь тачку средней руки напрокат…
— М-да, сестренка, опять не довелось увидеть свояка, — проворчал Гарик, когда они поспешили к выходу. — А я так надеялся… Но, видно, не судьба. Уже и не помню, когда в последний раз с Дэном общался. Я-то, в отличие от него, веду дневной образ жизни. Представляешь, даже не помню точно — с усами Дэн сейчас или без… Боюсь, что во время нашей новой встречи я его вообще не узнаю.
— Ладно, хватит паясничать, — оборвала брата Люся, — на кой ляд тебе сдались его усы? Тебе же с ним не целоваться. Заводи машину, братец, здесь нам делать нечего. Скорее домой! Там небось весь «пионерлагерь» голодный сидит. Они же все деликатные, эти чертовы интеллигенты! Иногда это так напрягает! Ты же сам знаешь: сидят, друг на дружку поглядывают голодными глазами, а у Олеси даже чаю не спросят. Мне и поплакать в этом доме некогда: то один, то другой срочный вопрос приходится решать. Порой чувствую себя директором фирмы. Или, точнее, председателем колхоза… Ладно, Гарик, поехали. И не трепи мне нервы. Со своим мужем, окончательно сдвинувшимся на работе, я как-нибудь сама разберусь.
— Ну да, если не уснешь до его приезда, — усмехнулся Гарик. — По-моему, раньше полуночи Дэн никогда не возвращается.
— Уж лучше так, чем бесцельно слоняться по участку и вечно ныть, что денег нет, — ядовито заметила Люся.
Гарик вяло огрызнулся, со всего маху хлопнул дверью «Нивы», и беседа брата с сестрой перешла в обычное русло семейной дискуссии.
Жизнь в домике на горке пошла своим чередом. Лина, ожидая Люсю, принялась ожесточенно пропалывать клумбу. Надев перчатки, она усердно работала и вспоминала, в каком году в первый раз приехала сюда. Но так и не смогла вспомнить, это случилось так давно, в какой-то прошлой жизни, когда и она, и Лина, и Денис учились классе в пятом-шестом.
Нынешний дом был достойным итогом жизни Викентия Модестовича. Когда-то давным-давно Викентий преподавал в университете, затем, уже в девяностых, удачно вложился в компанию, разрабатывавшую новые технологии, потом занялся бизнесом… Сколотив в итоге неплохой капитал, Викентий Модестович круто сменил профессию: стал продюсировать рекламные ролики. Он всегда мечтал о кинематографе, и теперь был счастлив, что его детские мечты сбываются. Пускай немного поздновато. Дела немолодого предпринимателя неожиданно пошли в гору — и в итоге вместо крошечной одноэтажной избушки с туалетом во дворе Викентий отгрохал на прежнем участке трехэтажный кремовый коттедж под красной крышей — с пристройками, застекленными верандами, баней, открытым бассейном и домиком для прислуги. Особняк получился похож на домик из сказки: аккуратный, с чугунной балконной решеткой и фонариком над входом. Деревенских соседей дом раздражал надменным европейским обликом, а солидных домовладельцев из соседних коттеджных поселков — ярко выраженной индивидуальностью. Дом не был похож ни на рубленые избы, ни на усадьбы позапрошлого века, ни на замки с башнями. Словом, ни на одно из тех безвкусных архитектурных сооружений, коими застроено нынче Подмосковье.
