«Все мои проблемы гроша ломаного не стоят в сравнении с тем, что творится на душе у Люси», — подумала она и предложила:
— А давай-ка я тебе летний пирожок испеку?
— Чтобы вместо одного «икса» в размере сразу два появилось? — проворчала Люся. Однако, секунду подумав, милостиво согласилась: — Ладно, валяй, только вначале собери ягоды, а то малина прямо на кусте сохнет. Ты ведь в курсе, Олесю я пять минут назад отправила в отставку? Так что теперь все будем делать сами. Долой эксплуататоров-кровопийц! Да здравствует свободный труд!
— Ну ладно, «ягода-малина нас к себе манила»!
И Лина, надев видавшую виды соломенную шляпу и повесив на шею пластмассовое ведерко, отправилась в сад.
В беседке возле малинника Ангелина услышала знакомые голоса.
— Вот видишь, сын мой, — говорил вкрадчивым голосом Михаил Соломонович, обращаясь к кому-то невидимому, — благодать оставила твой дом. А все почему? Жадность! Она, сын мой, мать всех пороков. Не захотел дать денег на храм, Господь и разгневался.
— Прекрати на меня давить и называть «сын мой»! — истошно возопил голос, принадлежавший Викентию Модестовичу. — Надоел ты мне, Мишка, своими пропагандистскими штучками. Я не сын твой, а однокашник, что, согласись, совсем не одно и то же. И как ловко ты, мерзавец, подвел разговор к главному — к отъему денег: «Бог наказывает за жадность!» Помню, в конце семидесятых так же прорабатывал меня секретарь парткома. Мол, не вступаю в партию, потому что не хочу часть зарплаты отдавать на партийные взносы. Ну, не хотел, это правда. И ведь прав оказался! Где теперь та всесильная партия? Ушла под воду. Как Атлантида. Мне-то хотя бы не пришлось потом каяться, жечь партийный билет перед телекамерами, как некоторым нашим деятелям культуры, отплевываться, намекать, что слышу запах серы…
А теперь — власть переменилась. Нынче ты просишь денег на храм. А вдруг завтра наука докажет, что Бога нет?
— Не дождешься! — запальчиво возразил Михаил Соломонович.
— А где доказательства, что я должен вкладываться во второе пришествие, словно в победу коммунизма, спрашиваю тебя?
— Да весь этот Божий мир — и есть главное доказательство его существования! — воскликнул Михаил Соломонович и широко обвел рукой вокруг. — Если даже допустить, что все само собой появилось, то почему тогда каждый цветок и каждое дерево так гармоничны и прекрасны?
— Михаил Соломонович, можно вас на минуточку? — раздался с веранды слабый голос Гарика.
Гость, извинившись, покинул беседку и исчез в доме.
— У меня к вам просьба, — прошептал Гарик, жестом приглашая Михаила Соломоновича присесть на диван.
— Внимательно слушаю, — наклонился к нему вошедший, поняв, что разговор пойдет серьезный и конфиденциальный. — Ты, наверное, хочешь, чтобы я осмотрел тебя? Мол, два врача — надежнее: целый консилиум.
— Да нет, никакой другой врач мне не нужен. Петр Павлович — доктор толковый. Я о другом. Вот, возьмите. — Гарик протянул пухлый белый конверт.
— Что это? — удивился Михаил Соломонович, однако, помедлив секунду, спрятал конверт в щеголеватый портфель.
— Мое пожертвование на храм, — тихо сказал Гарик. — И еще, — добавил он шепотом, — попросите, пожалуйста, настоятеля вашего храма как можно скорее приехать сюда и освятить дом и участок.
— Что-то случилось? — насторожился Михаил Соломонович. — Ты, Гарик, вроде никогда не был набожным. Как говорится, яблоко от яблони…
— Случилось, — вздохнул Гарик. — В последнее время у нас здесь творится что-то нехорошее. Я, хоть и потомственный безбожник, чую запах серы…
— Дьявол? — с интересом исследователя спросил гость, подсаживаясь ближе. — Ты можешь толком рассказать, почему ты так решил, сын мой?
— Да нечего рассказывать, — пожал плечами Гарик. — Так, ерунда какая-то в голову лезет. Бабьи бредни. Сначала Люськин муж. Потом сестра, а теперь вот я… И все — ближайшие родственники. За Катьку страшно. Да и за Стасика. И за отца. Вряд ли смогу объяснить это логически, но в доме происходит что-то очень нехорошее. Я, конечно, не верю в привидения, как Валерия, и все-таки… Словно какая-то темная сила испытывает нас на прочность. Чем мы заслужили такое — ума не приложу.
— Встанешь на ноги — сходи в церковь, покайся, поставь свечку, — предложил Михаил Соломонович. — Ая… Постараюсь выполнить твою просьбу. — Гость, пожав Гарику руку, вышел в сад.
— Кстати, а где та достойная пожилая женщина, с которой ты знакомил меня в прошлый раз? — поинтересовался Михаил Соломонович у «друга Викеши», поджидавшего на скамейке. Жизнелюбу Михаилу Соломоновичу сделались в тягость все эти печальные события и мрачные домыслы, захотелось подзарядиться энергией неистовой старушки.
— А, ты про Марианну? — Патриарх с досадой махнул рукой. — Да звонила она, звонила! Сказала, что не приедет. Кто бы сомневался! Разве ей до нас, скучных стариков? Человеков в футляре? Наша огненная валькирия снова при деле: организует пикет в сквере на городском бульваре. Ей уже борьбы с булочной и битвы за цены на лекарства мало. А в том сквере, видите ли, собираются спилить какой-то престарелый, как мы с тобой, дуб. Он небось сам давно прогнил и вот-вот рухнет на головы горожан. В общем, нашла очередной «вишневый сад» и борется за него с беспощадным временем.
— Удивительная женщина! Просто Жанна д_к наших дней! — восхитился Михаил Соломонович. — Не идет за толпой, а зовет ее за собой. Вся ее жизнь — вечный вызов властям в мире пошлости и чистогана. Она, не сомневаюсь, и с инквизицией в дискуссию вступила бы, как Жанна.
— Ну, знаешь… Сравнить пенсионерку с Пречистенки с Орлеанской девой… Это уже слишком! — усмехнулся Викентий и снисходительно похлопал приятеля по плечу.
Однако Михаил Соломонович сделал вид, что не заметил иронии. Он думал о чем-то своем и не был настроен спорить. Гость простился с обитателями усадьбы и, насвистывая Брамса, неспешно двинул к калитке.
— Постойте! — внезапно окликнула его Лина. — Михаил Соломонович, подождите меня, пожалуйста!
«М-да, день, кажется, удался. Неужели она тоже хочет дать денег на ремонт храма?» — с надеждой подумал Михаил Соломонович, тормозя возле беседки. Деньги он всегда принимал снисходительно, словно делал жертвователю одолжение. Тогда и жертвователь не считал свою лепту чрезмерной, а, наоборот, стеснялся ее малости.
— Михаил Соломонович, вы моя последняя надежда, мне не к кому больше обратиться, — тихо сказала Лина.
— Слушаю вас, матушка, — проговорил Михаил Соломонович слегка разочарованно.
— У вас в храме, наверное, есть богатые прихожане? — после неловкой паузы решилась спросить Лина.
— У Господа все равны, — уточнил церковный староста. — Между прочим, церковь — самая демократичная организация в нашей стране. Она принимает всех — и бедных, и богатых, и больных, и здоровых.
— И все-таки… — не отступала Лина.
