«Ну и как я могу устроить свою личную жизнь, — думала Лина, — если у нас даже пианино в классе передвинуть некому, приходится завхоза и учителя физкультуры из соседней школы зазывать. А их жены, тоже учительницы, неотступно сопровождают своих благоверных и охраняют их так тщательно, словно восточные телохранительницы своих диктаторов.
Мол, женский коллектив, то да се… Приходится всем своим видом убеждать ревнивиц, что на их потрепанные жизнью сокровища никто не претендует».
Лина передвинула шезлонг в тень и продолжила невеселые размышления. Она вспомнила традиционные праздники в студии — Восьмое марта и Новый год — их сотрудницы «Утят» ждали с особенным нетерпением. Уже за пару месяцев всех охватывало радостное возбуждение. Отринув здравые доводы про нищенские зарплаты и насущные домашние нужды, учительницы танцев и пения, завхоз и бухгалтер — в общем, все сотрудницы — шили и покупали наряды, причем не какие-нибудь повседневные, а особенные, вечерние — с открытыми плечами и спинами, с воланами, блестками и бисером, из атласа, шифона и даже бархата. Словом, такие, которые потом будут годами пылиться в шкафах и лишь изредка демонстрироваться подругам, но, главное, никогда и нигде больше не пригодятся. И все равно наряды покупались и шились. Потому что являться на «девичники» в одном и том же у них было не принято. Затем дамы тщательно распределяли, кто и что приготовит к столу. Стол получался исключительно «дамский»: салаты, фрукты, конфеты, легкое вино… В итоге закусок всегда оказывалось намного больше, чем напитков. Все съесть было совершенно невозможно, потому что каждая из женщин старалась блеснуть перед другими кулинарными талантами и в итоге перевыполняла план «по салатам» или «по соленьям» на двести процентов. А культурная программа! В ней-то была вся соль, из-за нее в студии особенно волновались и нервничали. Приготовления к вечеринке всегда оказывались намного интереснее, чем сам праздник. Все-таки они были чертовски талантливыми и красивыми, эти женщины! Просто в жизни им повезло чуточку меньше, чем дамам, не слезавшим с экранов телевизора и киноафиш. В их студии готовились к праздникам тщательнее, чем на ТВ к новогодним «Огонькам». Сочинялись бесконечные пьесы и шарады, разучивались романсы на два голоса, писались веселые стихи про каждую сотрудницу и сочинялись шутливые поздравления, шились карнавальные костюмы для концерта… Короче говоря, праздники проходили так весело, что в итоге парочка женщин, хлебнув шампанского и легкого винца, принималась рыдать, завернувшись в пыльную кулису. Хотя в начале торжества все они — от педагогов до уборщицы — старательно делали вид, что «без мужиков даже лучше». В общем, так хорошо, что плакать хочется…
Лина сама вдруг чуть не заплакала — от острой жалости к себе, такой талантливой и симпатичной. Вспомнила, что даже Иван Михайлович их дамские посиделки игнорировал. Наверное, считал себя птицей иного полета — гордым орлом, а не петухом в курятнике.
А у нее… Даже дома все мысли теперь об «Утятах». Так и помрет забавной старушкой, распевающей детские песенки, ставящей шарады и танцующей на детских утренниках…
— Лина, иди скорей сюда. — Ее невеселые размышления прервал встревоженный голос Люси.
Лина побежала на зов подруги и вдруг, словно наткнувшись на невидимую преграду, остановилась. Возле качелей, как встрепанный воробей, сидела на корточках Серафима. Сходство с неброской птичкой усиливали бриджи и майка маскировочной окраски, так щедро перепачканные свежей грязью, словно девушка совершила многокилометровый марш-бросок по болотам и бездорожью. Или участвовала в игре «Последний герой». Черные полосы на щеках делали ее похожей на солдата Джейн из голливудского блокбастера. На ее молочно-белых локотках и лодыжках совершенной формы в изобилии красовались синяки и ссадины. Из глаз девушки крупными горошинами катились слезы, а волосы, обычно идеально чистые и красиво уложенные, были спутаны и напоминали взъерошенные воробьиные перья. К стене сарая жался велосипед Серафимы, а рядом на траве валялся ее рюкзачок защитного цвета.
— Да говори же, Сима, наконец, не рви мне душу. Что случилось, где Стасик? — тормошила девушку Люся. Однако Серафима сидела на корточках, не спешила подняться и глядела перед собой отсутствующим взглядом. Люся погладила ее по голове и осторожно тронула за худенькое плечико.
— Мы гоняли на великах по лесу, — медленно, уставшим голосом, даже как-то вяло и заторможенно начала Серафима. — Начали спускаться в овраг, где тысячу раз прежде катались. Тут зазвонил мой мобильник. Кто-то ошибся номером. И вдруг… Короче, я внезапно почувствовала: у велика отказали тормоза. Вот это прикол! Жесть! Как в кино. Я пыталась тормозить руками, хваталась за ветки деревьев, но железный придурок летел с горы, как подорванный. В итоге — велик перестал слушаться, и я внезапно вынырнула из-за дерева прямо перед Стасиком. Он растерялся, велик завилял, воткнулся передним колесом в бревно, и в конце концов Стае вылетел из седла.
— Жив? — спросила Люся, выслушав рассказ Серафимы, одними губами. Этот страшный вопрос она задавала в последнее время что-то слишком часто.
Люся медленно опустилась на качели, которые жалобно заскрипели под ее тяжестью. События последних дней приучили хозяйку дома сразу задавать страшный вопрос и привычно готовиться к худшему. Она пристально смотрела на Серафиму и молча ждала ответа.
— Жив, — выдохнула Серафима. — Мне кажется, и руки, и ноги целы, только сильно головой ударился. Сказал, что сам обратно ехать пока не может. Я его на полянке оставила, с мобильником и великом, а сама — пулей сюда. Чтобы вас, Людмила Викентьевна, по телефону этой новостью не пугать. Да не смотрите вы так на меня, все будет хорошо. Надо только кого-нибудь из мужчин снарядить на помощь Стасику. И поскорее.
— Боже, да кого здесь можно «снарядить»? — всплеснула руками Люся. — У нас здесь с некоторых пор не дом, а филиал Института скорой помощи имени Склифосовского.
— Не преувеличивай, — попыталась успокоить ее Лина. — В большой семье всегда что-то с кем-то случается. Так что побереги свои нервы для будущих неприятностей.
— Нет, я не паникую, просто лихорадочно соображаю, что делать, — виновато улыбнулась Люся. — В нашей большой семье образовался дефицит грубой мужской силы. Гарик еще не оправился после несчастного случая. Отец не сможет дотащить Стасика, даже если захочет. Михаил Соломонович тоже не юнец и не силач, мягко говоря. Ну а наш Денис Петрович, ты же знаешь, всегда на работе…
Внезапно ее осенило.
— Лина, прошу тебя, дорогая, не в службу, а в дружбу: сбегай, пожалуйста, к Петру. Он сегодня как раз после ночного дежурства. Если спит — разбуди, валяйся в ногах, слезно умоляй помочь. Что-то мне подсказывает: тебе-то он не откажет. Петр пойдет с вами в лес, поможет привести Стасика, а заодно прямо на месте осмотрит его. Вдруг мой сын что-нибудь повредил? Ой, даже думать об этом не хочу. Очередной пациент в семье — это уже слишком. Петру Павловичу пора открывать здесь отделение травматологии. Господи, лишь бы все обошлось! Твоя задача, Серафима, самая простая — велосипед Стасика пригнать домой. Справишься?
— Я Стаса оставила недалеко отсюда. Минут двадцать на велике, — еле слышно прошептала Серафима. — Не волнуйтесь, Людмила Викентьевна, справлюсь.
