Голицын с удовлетворением увидел среди маленьких заложников девушку, ради которой они и рванули из города в промзону. Сильвия сидела, поблескивая путами, рядом с небольшим кожаным диваном. Подумав, старший лейтенант выдал детям фразу:
— Will be OK!
[2]
Кроме девушки, которая ловко пыталась выкрутиться из рук похитителей, было четыре пацана абсолютно разного возраста и вида: двое маленьких, лет восьми, были сильно напуганы и сейчас сидели с мокрыми глазами, похныкивая. Одному было двенадцать или тринадцать, и он уже сохранял что-то наподобие спокойствия, хотя на самом деле просто не до конца понимал, что с ним происходит. Был и еще один, сидящий в углу за шкафом, парень, которому было уже лет семнадцать, наверное. Он был очень худой, с белыми волосами, голубыми глазами, из одежды на нем были шорты цвета хаки и драная футболка апельсинового цвета. Обе его руки, от запястья до локтя, были, как это выяснилось, когда его освободил Диденко, зататуированы готическими крестами, которые были расположены так, что составляли в совокупности некий бесконечный лабиринт.
«Молодежь!» — подумал про себя Голицын.
Когда он освободил девочку, та по-русски сказала ему:
— Спасибо!
Татаринов и остальные были приятно удивлены.
Русскому не надо быть полиглотом, чтобы понять, что перед ним поляк или полька, как в данном случае.
— Как зовут?
— Сильвия.
— Круто!
Они освободили голландца, того самого, который был весь зататуирован, одного цыгана действительно двенадцати лет от роду и двоих мальчишек помладше, один из которых был турком, а второй — венгром.
Не теряя бдительности, спецназовцы обшарили весь завод и, не найдя больше никого, сообщили оставшемуся за периметром майору Бреггу о том, что ситуация у них под контролем.
Общаясь с Сильвией, поскольку с другими детьми невозможно было разговаривать — они были напуганы, не знали английского, — Татаринов выяснил, что их не били, давали поесть и периодически выводили в туалет.
Сама же Сильвия до конца не смогла еще понять, что же случилось, поскольку времени с момента похищения прошло не более полутора часов.
Пока ждали приезда полиции, один из двух восьмилеток неожиданно сделал признание.
— Я русский… — сказал он тихо. Это тот, про которого Сильвия говорила, что он турок.
— Ничего себе?! — удивился Татаринов и подсел к малышу, который оставался на том же стуле, к которому его недавно приковывали наручниками. — А почему ты сразу не сказал?
— И он тоже русский, — ткнул во второго мальчишку по соседству бывший турок.
Татаринов посмотрел на второго мальчика.
— Да, я русский! — согласился он с другом по несчастью.
— Так почему вы не признались сразу? — спокойно спросил капитан второго ранга, поглядывая то на одного, то на другого.
— С нами был еще один мальчик, постарше. Когда узнали, что он русский, то бандиты забрали его в первую очередь, мы его больше не видели, поэтому решили не говорить, что мы русские.
— Сколько вы здесь находитесь?
— Пять дней…
— Есть хотите?
— Да.
Диденко, стоя за спиной Татаринова, спросил:
— Что здесь за херня происходит?
— Старший мичман, — одернул его командир, — следите за словами!
— Виноват, исправлюсь! — согласился Диденко и решил выйти из стекляшки, подумать над тем, кому бы из тех четверых — четвертого привели с улицы — набить морду, что называется, достучаться до их внутреннего содержимого в виде почек, печени и сердца. Глядишь, наладится взаимопонимание и они очень быстро расскажут, кто они и откуда.
Диденко подошел к верстаку, за которым сидели четверо бандитов с завязанными сзади руками. По сути, все ждали полиции, приехать она должна была не позже чем через десять минут, по словам майора Брегга, но тем не менее этого времени было предостаточно, чтобы вытащить из них какую-то полезную информацию.
После того как старший мичман услышал из уст детей русскую речь, он не собирался действовать дипломатическими методами. Выбрав самого здорового, он, не обращая внимания на протестные жесты и фразы со стороны майора Брегга, врезал тому прямо с ходу в челюсть. От полученного удара человек вместе со стулом рухнул на пол.
— Nein! — закричал майор Брегг.
— Ни хрена не nein! — не соглашался с ним Диденко, возвращая рывком в сидячее положение достаточно массивную тушу. — Чем ты тут занимаешься, сука?! — заорал он в лицо пленному бандиту и свирепо уставился в его черные и расширенные от ужаса глаза.
— Сейчас приедет полиция! — продолжал ныть по-английски за спиной майор.
— Я тебя, млять, сейчас научу Россию-матушку любить! — проговорил Диденко и в этот раз уже залепил в торец, делая нос человека в два раза толще.
Услышав шум и грохот, из стекляшки показался Татаринов:
— Старший мичман, отставить!!! — В это время человек вместе со стулом, к которому он был привязан, летел к станкам. По цеху разнесся грохот, после которого последовала матерная тирада из уст Диденко.
Он не стал возвращать пленного в сидячее положение, оставив того лежать вместе со стулом на бетонном полу.
После того как приехала полиция и спецназовцам сообщили о том, что им нужно проехать в участок, послышались недовольные вздохи и комментарии, которые пришлось Татаринову подавить в зародыше, иначе бы бунта не избежать. Не хватало еще столкновения с властями.
Уже в три часа ночи в Амстердаме, в полицейском участке, Татаринов сидел напротив следователя, которого звали Альфред Галинкаф, курил сигарету и объяснял ситуацию, рассказывал все начиная с того момента, как они увидели на улице похищение Сильвии.
Следователь внимательно слушал его, делал какие-то пометки в блокноте, но, как казалось Татаринову, не проявлял особого интереса к свидетельским показаниям. Через какое-то время на столе следователя зазвонил телефон, и, переговорив, тот сообщил, что вся русская группа может быть свободна и никаких дополнительных действий в отношении их персон совершаться не будет.
— А что будет с детьми? — поинтересовался Татаринов.
— Их пока будут содержать здесь. Установим личности, потом свяжемся с родителями.
Татаринов пожал Галинкафу руку и вместе со своими товарищами отбыл на базу, поскольку продолжать гулять и развлекаться сил и настроения уже ни у кого не имелось.
* * *
Когда яхта российского олигарха, постоянно живущего в Лондоне, вошла в акваторию порта Амстердама, Голицын уже был в воде вместе со своими соратниками, для того чтобы не дать возможности каким-либо диверсантам или террористам подойти к днищу яхты со стороны моря. Они должны исключить любые диверсии и любые провокации. Работать предстояло по три человека, и благодаря тому оборудованию, которое у них имелось, они могли отслеживать движение в воде на полторы сотни метров, чего было достаточно, чтобы своевременно отреагировать. Единственное, что они не могли остановить, — это управляемый снаряд или управляемую торпеду, которую могли выпустить с достаточно значительного расстояния. Но эти задачи уже решали моряки НАТО, которые находились в нескольких сотнях метров от берега, блокируя любые подходы к акватории порта. Находясь под водой в специальном гидрокостюме, снабженном системой замкнутого дыхания, Голицын смотрел в толщу воды и слушал сигналы со стороны прибора слежения… По местному времени — одиннадцать утра, и сейчас должна была начаться большая предварительная конференция, на которой все лауреаты премии будут отвечать на вопросы журналистов.
