Первое, что он сделал, это измерил ритм работы сердца, по пульсу на запястье, а я спокойно сидела, когда он начал проверять мои веки, цвет моих ушных мочек и кончик языка. Когда он затем вынул из своего саквояжа стетоскоп, я была довольна и обнадежена, поскольку решила, что доктор Янг — это человек, который наверняка проинформирован о самых современных методах. В Лондоне лишь один из врачей моей матери имел стетоскоп. Доктор Янг поместил цилиндр из полированного дерева в фут длиной у моей груди и приложил ухо к другому его концу.
— Пожалуйста, сделайте вдох. Благодарю вас. А теперь выдох. Благодарю вас.
Мы повторили это шесть раз, каждый раз конец инструмента перемещался по моей груди, и все время рядом была преданная Гертруда. Потом он положил стетоскоп в саквояж и защелкнул его. После этого доктор Янг продолжал своим успокаивающим глубоким голосом задавать мне вопросы.
— Страдали ли вы когда-нибудь нарушениями зрения?
— Нарушениями зрения? — По какой-то причине этот вопрос насторожил меня, заставив напрячься. — Мое зрение совершенно нормально, — твердо ответила я.
— За последние несколько дней была ли у вас тошнота?
— Вообще не было, сэр. — Рука Гертруды, которая оставалась на моем плече все это время, теперь, казалось, стала невыносимо тяжелой.
— Не замечали ли вы каких-то расстройств движения, потерю активности в одном или во всех членах или внезапную боль в них?
— Нет, сэр.
— Ваша речь внезапно изменялась когда-нибудь в сторону невнятности или заикания?
— Моя речь чистая, доктор Янг.
— Да, я в этом уверен. — На мгновение его сверкающие глаза взглянули на Гертруду, словно на эту мысль навела его она, а потом он перевел взгляд на мое лицо.
— Вы сейчас напряжены, мисс Пембертон, я сказал что-то, что задело вас?
Его наблюдательность застала меня врасплох.
— Вопросы, которые вы мне задавали, кажется, ведут в определенном направлении, как будто вы думаете…
Гертруда нагнулась ближе ко мне, ее рука лежала на моем плече.
— Да, это так, и ваши ответы подтвердили, что мои подозрения ошибочны. Ваша головная боль, мисс Пембертон — результат напряжения и ничего больше.
Гертруда, словно став легче, перестала давить на мое плечо.
— Вы думаете, я подозревал, что у вас опухоль мозга? Простите меня, но как я могу диагностировать болезнь, если я не задам вопросы? А вопросы доктора порою могут быть тревожными. Теперь, если бы вы ответили «да», на каждый из моих вопросов… — Его голос затих, а голубые глаза сказали остальное.
— Благодарю вас, доктор Янг, — сказала я со вздохом, — Дядя Генри часто страдал головными болями, а до него — мой отец.
— Я знаю эту историю. В первый раз я увидел вашего дядю год назад; это был как раз мой первый визит в Пембертон Херст. — Он широко улыбнулся. — В Ист Уимсли местные жители вздрагивали от одного названия места. Они говорили, что оно населено призраками. Что здесь живут сумасшедшие. Что все вы — семейство отравителей.
— В этом есть некоторая доля истины, — я подумала о своем двоюродном дедушке Майкле, брате сэра Джона.
— Я также посещал этот дом дважды, чтобы лечить вашу кузину Марту от приступов удушья. — Его глаза понимающе блеснули, — А что касается вас, юная леди, я могу прописать лишь покой и любые развлечения, которые могут отвлечь ваш ум от вашего несчастного дяди.
— Я принимаю лауданум.
Доктор Янг в ответ на это нахмурился.
— Это лекарство, которое у нас потребляют без меры, поскольку люди думают, что оно лечит все. Особенно среди праздного класса, которому больше нечего делать, кроме как глотать опиаты, чтобы избавить свои мозги от скуки. Богатые осуждают бедняков за их пивные, в то время как сами пьют массу лауданума. Морфин — опасное лекарство, мисс Пембертон, и к нему слишком легко привыкнуть.
— Я буду осторожна.
— Хорошо, — ответил он с легкой улыбкой и с огоньком в глазах. По тому, как он смотрел на меня, мне показалось, что доктору Янгу нравится мое общество. — Хорошо.
Внезапная мысль заставила меня повернуть голову и посмотреть на Гертруду. Она стояла, рослая и суровая, охраняя меня.
— Теперь вы можете идти, Гертруда, доктор Янг закончил.
— Но, дорогая, — начала она, колеблясь.
Я рассмеялась и слегка толкнула ее.
— Все будет хорошо, Гертруда, я вам обещаю.
Она неохотно направилась к двери, неуверенная относительно того, что делать, и мне было забавно видеть, как задето ее жесткое чувство пристойности. Когда она была в моем возрасте, врач не мог бы даже прикоснуться к ней, не говоря уже о том, чтобы позволить слушать грудь и задавать вопросы личного характера. Теперь же оставить меня с ним наедине в моей спальне должно было показаться ей крайним нарушением приличий.
— Я буду поблизости, если я вам понадоблюсь, мисс Лейла, — она метнула острый взгляд на доктора Янга, — совсем рядом.
— Благодарю вас, Гертруда.
Когда я вновь перенесла свое внимание на доктора, то обнаружила, что он взял мой томик Эдгара Алана По и читает его.
Как-то в полночь, в час угрюмый,
Утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
«Это гость, — пробормотал я, —
там стучится в двери дома моего.
Гость — и больше ничего».
(Пер. В. Брюсова)
Его звучный голос, как у большого артиста на сцене, вдруг смолк, оставив комнату ужасно пустой.
— Пожалуйста, продолжайте, сэр, — попросила я его, — вы так прекрасно читаете.
Доктор Янг склонил свою благородную голову и прочитал стихотворение до конца с таким чувством, с такой чуткостью, что я откинулась в кресле, прикрыв глаза и пытаясь представить себе «ушедшую Ленору».
Когда он закончил, я услышала, как книга захлопнулась, и доктор Янг спросил меня:
— Как ваша головная боль, мисс Пембертон?
Он заставил меня улыбнуться.
— Я забыла о ней. — Теперь я сидела совершенно прямо и слегка наклонившись к нему. — Мне хотелось бы поговорить с вами минутку, если вы не заняты. Можно мне задержать вас?
В его глазах были терпение и вечность мира.
— Для меня это будет удовольствием.
— Я очень сильно боюсь, сэр, того, что происходит с моей семьей. Почему ничего нельзя сделать?
— Медицина полна загадок, мисс Лейла.
— Я знаю, и все же… — Я посмотрела за него, в тлеющий янтарь камина. — Это кажется таким несправедливым, таким ужасным, то, что мы об этом знаем и не способны предотвратить.
