— Этот человек — буйнопомешанный! Надо связать его!
Перепрыгивая темноту, к монахам рысил стражник и кричал:
— Фра Тиматео! Братья! Около карантина полно народа… — из ночного холода долетал неясный шум, были видны огни факелов, тревожно перемигивавшиеся у ограды. Но монах поименованный «фра Тиматео» был слишком занят:
— Погоди с ерундой. Дайте мне полено!
Он сделал несколько шагов в сторону, прицелился и метнул полено с такой ловкостью, что оно ударило Микеланджело прямо в затылок.
Мироздание рассыпалось перед его глазами, как горстка цветных стеклышек, подернулось мутной пеленой, он свалился на пол и не слышал, как стражник кричит насчет толпы, угрожающей сжечь карантин и перебить всех докторов, без разницы — монахов или мирян. Он не видел как перелетают через ограду факелы, как щетинятся пики стражи, как отец Джироламо пронесли на руках и поставили на перевернутую бочку. Мимо его сознания прошла одна из лучших проповедей святого отца, в которой тот требовал предать злодея и вора, известного как «маэстро Ломбарди» справедливому суду.
Скульптор продолжал лежать с закрытыми глазами и бродить по лабиринтам собственных мыслей, когда синьора Ломбарди пытались схватить, а загнанный в угол маэстро полоснул ланцетом по собственному горлу. Кровь ударила как фонтан, брызги разлетались во все стороны. Несколько горячих капель упали на щеку Микеланджело, вернули его в сознание. Он прошептал:
— Повозка… Где чумная повозка?
С трудом поднялся, отстранил от себя сердобольного брата, и, пошатываясь побрел через двор карантина туда, где обычно стояли «черные повозки».
* * *
Конь под ним несся во весь опор, но все равно он настиг повозку далеко за городом, когда она катила по мостику нал глубоким оврагом. Две понурые клячи, вынужденные тащить тяжеленный кусок мрамора, только удивленно поводили ушами, когда синьор на козлах стегал их кнутом. Судя по скорости, работа возничего давалась правоведу Таталье хуже, чем логические умопостроения.
* * *
Едва услышав, что убийца синьоры де Розелли имел медицинские навыки, он сообразил — дорогостоящего мраморного болвана прячут в карантине. Он набросил темный плащ, прикрыл лицо носатой маской, которую приобрел, чтобы безопасно посещать своих клиентов, желающих составить завещание. Теперь пройти в карантин не составляло труда. Оказавшись внутри, он первым делом проверил чумные повозки: очевидно, что лишний раз морочиться с перегрузкой тяжелой статуи никто не будет. Он заглядывал в каждую повозку и запускал руку в солому, пока сердце не дрогнуло от радости: пальцы уперлись в ледяной мрамор. Теперь статуя принадлежала ему. Синьор Таталья, оглянулся, взгромоздился на козлы и погнал лошадок к воротам, сообщил хмурому стражнику, что получил приказ его святости, отца Джироламо, собрать недужных по соседним поселкам и беспрепятственно покинул город.
* * *
Хотя за долгую дорогу лошади устали, синьор Таталья не собирался признавать поражение, он хлестал их длинным кнутом снова и снова, а мост под их копытами испуганно скрипел.
Но синьор Буонарроти все равно нагнал его.
Скульптор напоминал полоумного — глаза сверкали адовым пламенем, волосы растрепались и торчали как прутья в метле, на коже запеклись кровавые потеки. Он впрыгнул из седла, прямо на козлы, и попытался вырвать у правоведа вожжи. Постромки натянулись, лошади заржали и встали, потом снова дернулись вперед, повозка качнулась, накренилась, окончательно потеряла равновесие и завалилась набок, доски моста подломились, повозка просела с хрустом и грохотом, мраморная статуя покатилась, пробила деревянный борт, просмоленный брезент, и полетела вниз.
* * *
Напрасно деревья и кустарники протягивали ветки языческому богу.
Его было уже не спасти. Совершенное мраморное тело ударилось о камни и раскололось на куски. Рука, сжимавшая чашу, застряла среди мха; торс налетел на большой валун, брызнул во все стороны белоснежными острыми обломками, ноги вместе с подставкой кувыркались и царапались об острые камни. Голова Вакха просуществовала дольше всего. Она катилась по сухому руслу оврага, подпрыгивая как тряпичный мячик.
Не в силах вынести этого, Микеланджело приклонил колени прямо посреди моста и обнял руками голову.
Почему милосердный Господь допускает такое?
Почему отнимает у нас самое совершенное…
Он заставил себя подняться и посмотреть на осколки постамента.
Наверное, потому, что какой-то греческий кретин — каменотес не соизволил рассчитать центр тяжести своего творения. Думал, постамент будет уравновешивать его статую вечно. Конечно, такой рискованный подход придавал Вакху необычайную легкость и естественность — но подобного впечатления можно достичь, добавив в основание еще одну фигуру… Животное, демона или ангела… купидона…
Микеланджело живо представил себе основание, прикинул общие пропорции и черты лица будущего бога вина и безумия. Эта статуя вернется в мир! Он наклонился, подобрал с моста маленький кусочек мрамора, взвесил на ладони и поклялся, что ни одна статуя, вытесанная его рукой, не погибнет из-за его ошибок, и принялся подзывать коня.
— Вы собираетесь во Флоренцию, синьор Буонарроти? — жалобно спросил правовед Таталья. Напоследок он с силой ударил этого синьора под дых, дождался, когда тот отдышится, вскочил в седло и крикнул:
— Нет. Меня ждет Рим!
* * *
…Синьор Буонарроти ненавидел, когда его работу прерывают. Однако в двери мастерской колотили с силой и настойчивостью кузнечного молота. Пришлось отпереть.
На пороге он обнаружил давнишнего знакомца — фра Пьетро, но совсем не обрадовался визиту брата-доминиканца.
Стоит ли превращать свою жизнь в руины и выстраивать заново в новом месте, чтобы однажды проснуться и обнаружить вокруг тех же самых персон?
— Кой черт заставил вас притащиться в Рим? — хмуро полюбопытствовал он.
— Вы, синьор Буонаротти, ничуть не изменились! — рассмеялся доминиканец. — Хотя аббатиса Мария обещала, что вы обрадуетесь.
— С чего вдруг?
— Она кое-что собрала для вас. Бумаги. Монах вытащил из-под рясы сверток, обернутый тонко выделанной замшей, на обвязке стояла сургучная печать картезии. Микеланджело нетерпеливо сломал сургуч и обнаружил тубус, заключавший в себе несколько кусков пергамента — вульгатой со старомодными завитушками в них пересказывалось греческое наставление по шлифовке мраморных поверхностей.
— Ладно, аббатиса была права! Располагайся, приятель.
Он указал брату на кувшин с вином и погрузился в чтение…
