Первое, что сделала я, оказавшись у нее и дождавшись ее неподвижности, — потребовала чашку кофе покрепче. Это было ей в досаду, ясно, потому что перебивало азартно начатые сборы.
В конце концов после колебаний она, вняв хозяйскому долгу, отправилась на кухню, а я, прикрыв шкаф, уселась ее ждать.
Появившись в дверях с кофейником и чашками, она увидела совсем иную Татьяну Иванову.
— Так вот, про Дмитрия…
Голос мой звучал низко и ровно, почти без интонаций.
— Из дома его взяли живым.
Ее брови поползли вверх.
— Но в плохом состоянии.
Я налила кофе себе, ей и добавила:
— Скорее всего без сознания.
— Почему вы так думаете?
Насчет «почему» мне было ясно. Неясно пока другое: кто мог взять Дмитрия, этакого бугая, всего при помощи газового баллончика, судя по вони в его квартире, и небольшого кровопускания? А водка, бутылка пустая у порога комнаты, это номер старый — пьяного тащить по улице легче. И рожа битая у прохожих не вызывает большого интереса.
— Кто?
И тут интуиция выдала мне такое, что я неожиданно для себя рассмеялась, немало изумив насупленную Веру. Из подсознания во всей красе выплыло имя: «Слипко Гена».
А что? Старик решил-таки требовать должок за убиенного «брата по жизни». Если судить по той ловкости, с которой справились с Дмитрием, тому и пистолет не помог, то участь ему приготовили нехорошую. Приготовили — потому что дед не один был. Один на даче он получил в ухо и ушел, утершись, а здесь действовали наверняка, все предусмотрев. Не прибили на месте — это обнадеживает, но не слишком — скорее всего решили дать жертве помучиться, ведь мучился же упокоившийся за Аркадия! И тут я остро, до ледяного колотья в груди, почувствовала, как дорого теперь время. Обернулась к Вере, все еще страдающей от возмущения.
— Езжай, Вера, в Чебоксары, — сказала ей весомо и убедительно, — не путайся больше под ногами у меня и брата. У нас с ним дела разные, но заботы одни.
Я подняла ее, оторопевшую от такой вольности, под мышки и, глядя в глаза, пообещала:
— Я буду пытаться его спасти. Если не поздно…
— Вы сообщите?
А жива-таки в ней душенька, беспокоится.
— Я номер паспорта оставлю. До востребования, на главпочтамт…
— Не сообщу. Если получится — приедет скоро сам.
— Ладно! — согласилась она.
Перед уходом я достала из угла большую сумку, опустила ее на середину комнаты, открыла дверцы платяного шкафа.
ГЛАВА 6
На улочке Герцена, куда я завернула в слабой надежде найти Аякса в месте его полупостоянного квартирования, рыли экскаватором большую яму. Со страшным грохотом долбили клыкастым ковшом асфальт и мерзлую землю, поливали вывороченные и отложенные набок глыбы жижей, поднятой с самого дна.
Проехать мимо шансов не было, и, покинув машину, я добралась пешком до нужного мне дворика.
— Кого? — удивилась моему вопросу о местонахождении Вениамина открывшая мне дверь женщина с мокрой тряпкой в руках. Я повторила его имя со смущением благовоспитанной десятиклассницы. Она, удивленная, тряхнула тряпкой, забрызгала себе шлепанцы и, отворив еще одну тяжелую дверь, за которой в темноте угадывалась лестница, ведущая вниз, визгливо, очень громко крикнула туда:
— Венька! Венька, ханыга старый, вылазь, к тебе фотомодель пришла!
Прислушалась и развела руками:
— Нету! А ночевал здесь. Третью ночь здесь ночует, а до этого с неделю бродил где-то.
Поблагодарив ее и извинившись, я вернулась к машине. Мне было досадно. Нужен Аякс! Не выколачивать же на самом деле информацию из Гены Слипко! Помяла в кармане замшевый мешочек.
Как угадать, где сейчас ханыгу старого кривая носит?
Опершись о теплый капот, распутала веревочку.
5+15+27 — «Вера в себя — лучшее оружие в борьбе против окружающего вас зла».
Не сомневаться, значит? Ну, что же, едем!
Добравшись до базарчика возле конторы Валерия Жукова, я вогнала машину почти между лотками, вызвав короткий переполох и сквернословие торгующих. Не обращая на них внимания, принялась за детальный осмотр территории, заниматься которым, однако, мне суждено было недолго. Аякс был здесь, добросовестно на своем посту, что при его неприязни к однообразному времяпрепровождению было странно. Впрочем, время проводил он неплохо. Не обращая внимания на его замызганный вид, а одет он был в отличие от вчерашнего в свое традиционное блестящее на заду и локтях пальто с изжеванным воротником, ему улыбались две молоденькие, разбитного вида продавщицы, а сам бомжуха, вихляясь из стороны в сторону, донимал их чем-то веселым. У него и банка пива в руках была! Обжился Венчик в здешних закоулках!
Увидев меня, он, подмигнув собеседницам, с готовностью направился навстречу, расплывшись в радостной улыбке.
— Танька — Танька — Танька — Та-анечка! — провел свое обычное приветствие. — Пивка хочешь?
Я покачала головой, а он пояснил:
— Буржуйское, не какое-нибудь! — И приблизив обветренные губы к моему уху, горячо зашептал:
— Ой, Танюха, пошли скорей, тут такой породистый лошак сегодня есть, на той стороне памперсами торгует, ну все тетки от него с ума сошли! Пойдем покажу!
На нас с интересом посматривало много глаз из-за разноцветных пирамид иноземных товаров. Я позволила подцепить себя под руку и увлечь по проходу между лотками.
— Картонку помнишь? — бубнил мне на ухо Аякс, обдавая густым перегарно-пивным духом. — Все слежу за этим гадом, Таньк, представляешь? А утром сегодня псина меня здесь за валенок тяпнула, з-зараза! Я со злости мента здешнего облаял, что-то не видать его, а то показал бы, морда страхолюдная, ты себе такую не вообразишь, не сможешь, а он мне: ты, говорит, скотина старая, на пятнадцать суток просишься, отдохнуть хочешь, покурортиться? Вот, говорит, тебе пятнадцать суток! — И, всплеснув руками, дребезжаще рассмеялся. — Я ему на завтра такое приготовлю!
При этом он задел, не заметив, свисающую с шестка гирлянду из пакетиков растворимого кофе, и смугло-пухлый, нерусского вида лоточник гортанно и возмущенно заорал на него:
— Пошел отсюда, да? Ишак ты старый!
Аякс от неожиданности захлопал слезящимися глазами, а я через плечо сквозь зубы посоветовала абреку:
— Заткнуться надо!
И, ухватив Венчика за рукав, потащила к машине. Он попытался было высвободиться, но, урезоненный дружеским тычком под ребра и моими словами: «Дело есть, поговорить надо!» — пошел, не сопротивляясь.
Но просто так идти ему, подвыпившему, было скучно, и он, жалостливо скривив глумливую рожу, закричал со слезами в голосе:
