– Моя лично?
– Да.
– Передать инструкции государя барону Стеклю.
– Это всё?
– Да.
…Допрос длился около полутора часов. Неизвестный вопрошатель оказался большим искусником по части задавания каверзных вопросов. Снова и снова возвращаясь к одним и тем же темам, он обмусоливал их так и этак, словно проверял Костенко на честность. К концу этой пытки Семён Родионович едва ворочал языком и перестал понимать, где заканчивается реальность и начинается бред помутнённого сознания. Всё перемешалось в его голове. Образы Нью-Йорка сменялись воспоминаниями о родной Харьковщине, голос допрашивающего всё более сливался с голосом князя Горчакова. Поняв, что многого от него уже не добиться, мучители его отступили. Костенко услышал, как они вышли из комнаты, поблагодарив напоследок за ответы. Русского агента повернули лицом к стене и сняли с него повязку. За спиной его раздался какой-то скрежещущий звук, потом хлопнула дверь, и всё стихло. Костенко повернул голову. Посреди дощатого никогда не крашеного пола стояло корыто с водой. Семён Родионович усмехнулся – гуманисты, однако! Он подошёл к корыту и принялся смывать с лица кровь, выплёвывая осколки зубов. Душа его набухала злостью. Странно, но во время допроса он не был зол, скорее – напуган. А теперь, когда его оставили одного, мысли наполнились мечтою о мести. Он отхаркивал кровь и представлял, как поступит с этими негодяями, когда выберется отсюда. Мечты его были жалки и смешны, и он понимал это, но ничего не мог с собою поделать. Боль в скулах не ослабевала, растравляя душевную рану. Никогда в жизни его так не унижали. Даже когда в министерстве он при всех был оскорблён одним юным секретарём – наследником крупного состояния – самолюбие его не было так уязвлено. Подумать только – попасться в лапы каких-то проходимцев! Он, представитель Российской державы и доверенное лицо князя Горчакова, вынужден терпеть насилие со стороны презренных эмигрантских крыс! Сознавать это было тяжко и невыносимо.
Он не знал, сколько провёл времени в своём узилище. Может быть, неделю, а может, три дня. Не имея тюремного опыта, он слишком поздно сообразил, что мог бы считать время по числу принесённых баланд. Но память подсказывала, что кормили его не более десяти раз. Причём кормили, судя по всему, дважды в день, ибо чувство голода преследовало его неотступно. Скоро Костенко готов был выдать любую тайну за кусок хлеба. Право слово, если бы его хозяева были поумнее, они бы допросили его сейчас, а не через три дня после похищения.
Но у них, как видно, были свои планы на его счёт. Однажды Семёну Родионовичу снова завязали глаза и куда-то повели. Поначалу он подумал, что идёт на расстрел. Тело его, и без того ослабленное, всё задрожало от такой догадки, ноги подкосились, а голова зашумела в предчувствии обморока. Он зашатался, чуть не падая, но двое охранников успели подхватить его под руки, при этом один произнёс что-то неприязненным тоном, а другой засмеялся. Этот смех придал сил Костенко. Он решил, что больше не даст им повода для шуток, чего бы это ему не стоило.
Его вывели на улицу (он понял это по дуновению свежего воздуха) и посадили в повозку. Он услышал фырканье лошадей и почувствовал запах их тел. Охранники разместились по бокам от него, повозка тронулась. Должно быть, стояла ночь, потому что никаких других звуков, кроме стука копыт и понуканий кучера, Семён Родионович не уловил. Да и эти звуки казались ему приглушёнными, словно голова его была обёрнута плотным одеялом. Данное наблюдение вкупе с ощутимой затхлостью окружающей атмосферы привело Костенко к выводу, что его везли в закрытом экипаже. Ничего удивительного – было бы странно, если бы похитители поступили наоборот. Минут через пятнадцать после отправления, убаюканный монотонностью дороги, Семён Родионович заснул. Организм его, непривычный к передрягам, в очередной раз подвёл своего хозяина.
Его разбудили резкие голоса. Охранники о чём-то громко переговаривались на незнакомом языке, который Костенко с большой долей вероятности идентифицировал как польский. Потом откуда-то раздался короткий окрик, и они замолчали. Тот, что сидел справа, вышел из экипажа. Наступила тишина, лишь где-то вдалеке слышались шаги и негромкие голоса. Костенко засопел. Он был почти уверен, что судьба отсчитывает последние мгновения его жизни. Однако секунды бежали за секундами, а ничего не происходило. Несколько ободрённый этим, и в то же время полный уверенности, что терять ему нечего, Семён Родионович мрачно ухмыльнулся.
– Я вижу, у вас такие же проволочки, как у нас, – сказал он своему стражу по-английски.
Тот ничего не ответил.
Наконец, за ним пришли. Выведя из экипажа, неизвестные провожатые взяли Семёна Родионовича под локти и поволокли по хлипкому деревянному полу. Он услышал звук открываемых дверей – сначала одной, потом второй. Страха в нём не было – тот куда-то улетучился, уступив место усталости и какому-то отупению. Муки последних дней сделали своё дело, вселив равнодушие к смерти. Он знал, что его сейчас убьют, но почему-то не боялся этого. Ему было до такой степени всё равно, что он даже не сотворил предсмертной молитвы Господу. Почему-то это не пришло ему в голову. Может быть, подспудно он верил в спасение, а может, до того исчерпал все силы, что не мог вспомнить слов.
Так или иначе, его блуждания закончились через пять минут. Стражи его остановились, крепко держа Костенко за локти, и Семён Родионович чуть не порвал одежду, рванувшись по инерции вперёд. Повисла пауза, кто-то подошёл к нему, постоял немного. Семён Родионович ощутил запах изысканного одеколона.
– Хорошо, – коротко произнёс обладатель одеколона, и русского агента легонько толкнули вперёд. Он пошатнулся и сделал шаг. Тут же другие руки подхватили его, дёрнули на себя. «Что это они замышляют? – недоумённо подумал Костенко. – Никак повесить меня вздумали?». Мысль эта обожгла его ужасом. Умирать, болтаясь на верёвке, ему вовсе не хотелось.
Но события вдруг приняли неожиданный оборот. Послышалась какая-то возня за спиной, сдавленные голоса и короткие удары, словно выбивали ковёр. Затем некий новый голос произнёс:
– Этот человек – наш.
– Вы не имеете права его забирать, – возмущённо откликнулся владелец одеколона.
– Мы имеем право на всё, – внушительно ответили ему. – Это – наша страна, и мы решаем, кому жить и кому умереть.
– Это неслыханно!..
– Вы отдадите его по-хорошему, или нам придётся применить силу?
– Но ведь мы обо всём договорились! Как джентельмены с джентельменами…
– Мне плевать, с кем вы договорились. Этот человек – наш. Понятно?
– Я этого так не оставлю…
– Как угодно.
Семёна Родионовича развернули и опять повели куда-то. Он снова услышал двойной скрип дверей, в нос шибанул знакомый запах сырости, по сторонам раздавалось сопение провожатых, откуда-то спереди доносился тихий стук шагов. «Неужели не убьют?» – думал он. Не без удивления он смаковал эту мысль, полный какого-то восторженного опьянения.
– Кто вы? – осмелился он спросить.
