– Как же! Я слышал о нём. Будет любопытно встретиться с ним здесь.
– Ваши пути не пересекались в России?
– Нет.
Они подъехали к зданию управления.
– Подождите меня здесь, – сказал Гаррисон, выходя из коляски. – Я выясню его адрес и вернусь.
– Хорошо.
Ожидая сыщика, Костенко опять погрузился в свои мысли. Можно ли верить этому Шлайдеру? Как далеко заведёт его это расследование? Не берёт ли он на себя слишком многого, колеся по Нью-Йорку с американским полицейским? Как на всё это посмотрит Стекль и что скажут в Петербурге? Все эти вопросы теснились в голове Семёна Родионовича, ввергая его в беспокойство. Он вдруг осознал, что влез в какую-то опасную игру, ставкой в которой может стать его карьера, а то и жизнь.
– Как вам наш город, мистер? – вдруг спросил его возница, обернувшись.
– Неплохой. Вы меня знаете?
– Нет. Вы, наверное, иностранец, правда?
– Да. Я из России.
– О, Россия! Это в Азии, да?
– В Азии. И в Европе тоже.
– Ну и как у вас там жизнь в России?
Семён Родионович, подняв бровь, посмотрел на него. Уж не шпион ли это?
– Не жалуемся.
– А у нас, как видите, полная дрянь…
Он пустился в рассуждения о том, что за проклятая штука – война, а Костенко, слушая его, всё более раздражался из-за длительного отсутствия Гаррисона, и мысленно честил болтливого парня. Наконец, сыщик вернулся.
– Извините, что так долго, – сказал он. – Из-за летнего пожара у нас до сих пор не могут навести порядок в картотеке. Пришлось облазить несколько комнат, чтобы найти адрес.
– Вы держите в управлении адреса членов правительства?
– Нет, – ответил полицейский, забираясь в коляску и плюхаясь рядом с Семёном Родионовичем. – Но Камерон проходил по громкому делу о коррупции, поэтому у нас сохранились его координаты. Денни, дружок, езжай по этому адресу, – он протянул вознице карточку и откинулся в сиденье. – Сейчас пощиплем бывшего министра, – довольно произнёс Гаррисон, когда коляска тронулась. – С ним будет легче, чем со Шлайдером. Всё-таки Камерон – пуганый воробей, он не станет упрямиться. Но на всякий случай я решил прихватить вас. Вы будете изображать живого свидетеля его неблаговидных делишек в Петербурге.
– Но я не знаю за ним никаких неблаговидных делишек.
– Это неважно. Главное, чтобы он видел – в Нью-Йорке есть человек, который может свидетельствовать против него. Так он будет сговорчивее.
– Ну и методы у вас в полиции, – покачал головой Семён Родионович.
– Ваша полиция действует иначе?
– Понятия не имею. Я там не служу.
– А мне показалось, что служите. Вы так реалистично намекнули на это в разговоре со Шлайдером…
– Я просто поддержал вашу игру.
– У вас это хорошо получилось.
Костенко промолчал.
– Скажите, господин Гаррисон, – произнёс он после паузы, – вы уверены, что этот немец не направил нас по ложному следу?
– Мы выясним это в ходе расследования.
– И потеряем уйму времени…
Капитан пристально посмотрел на него.
– Вы мне не нравитесь, мистер Костенко. С чего вдруг вы стали таким ворчливым?
– Не знаю. Погода, наверное… А может, мне претит роль подсадной утки.
– Что поделаешь! Издержки нашей профессии. Вы ведь хотели принять участие в расследовании? Я вам предоставил такую возможность. Или хотите сойти с поезда?
– Н-нет. Извините. Это временная слабость. Больше она не повторится.
Гаррисон хмыкнул и потёр бритый подбородок.
– Кстати, приятно сознавать, что вы не курите. Я, признаться, опасался этого. Не выношу табачный дым.
– Откуда вы знаете, что я не курю?
– Ваш указательный и средний палец на правой руке розового цвета. А у курильщиков они – жёлтые.
– Может быть, я левша.
Но на вашей левой руке они тоже розовые.
– Верно подмечено, – усмехнулся Семён Родионович.
– И потом, вы не сделали ни единой попытки вытащить папиросу. Даже когда я ходил в управление. Курильщик ни за что не упустил бы такую возможность.
– Я вижу, вы наблюдательны.
– О нет. Просто опыт.
Болтая о том о сём, они выехали на Пятую авеню и вскоре остановились перед трёхэтажным деревянным домом, стены которого были выкрашены в красный цвет, а крыша отделана под мрамор. Со стороны всё это выглядело довольно неказисто, и если не знать, что здесь живёт бывший министр, можно было принять дом за ночлежку или бордель. В некоторых окнах горел свет, но сквозь плотно задёрнутые белые шторы невозможно было разглядеть, есть там кто-нибудь или нет. Мужчины сошли с брички и приблизились к рассохшейся от времени двери, на которой кое-где ещё виднелась коричневая краска. По всему было заметно, что хозяин когда-то ворочал большими капиталами, но потом обеднел. Гаррисон дёрнул за шнурок звонка. Внутри раздался мелодичный звук, дверь со скрипом открылась, на пороге предстал молодой парень в тёмных замшевых штанах и красной рубашке.
– Вам кого? – осведомился он, не тратя времени на приветствия.
– Мы хотим видеть господина Камерона, – ответил сыщик. – Я – капитан полиции Нью-Йорка Уильям Гаррисон, а это – дипломат из России Семён Костенко.
– Хозяина сегодня нет дома.
– Где же он?
Парень пожал плечами.
– На рыбалке, должно быть. А может, в бильярд ушёл.
– Очень жаль. Когда же он вернётся?
– А кто его знает! Может, сегодня, а может – через три дня.
Гости переглянулись.
– В таком случае мы оставим наши карточки, – сказал полицейский. – И завтра придём с новым визитом.
– Ладно, – пожал плечами парень. – Оставляйте. Я передам.
– Спасибо.
– Мужчины отошли от дома и остановились в раздумьях.
– Вот что, – заявил Гаррисон. – На сегодня расследование закончим. Я вернусь в управление, покопаюсь в картотеке, поговорю с Нисоном – может, он что-нибудь нарыл. А завтра предпримем новую вылазку. Идёт?
– Хорошо.
– Подъезжайте в управление к восьми утра. Надеюсь, в это время мы застанем господина отставного министра. Хорошо?
– Да.
– Ну и прекрасно. Вас подвезти?
– Нет, благодарю. Я поброжу по городу…
– Только бродите осторожно, – засмеялся сыщик. – А то опять попадёте в историю.
Он пожал Костенко руку, сел в дрожки и был таков. Семён Родионович неспешно направился по улице. Ему надо было сделать паузу, чтобы привести в порядок мысли. Событий было так много, что он начал задыхаться. Мимо проплывали яркие витрины и помпезные фасады, кованые металлические ограды и размашистые каменные арки; он всматривался в лица прохожих и невольно поражался, насколько похожи они были на лица жителей Петербурга. Он видел опухших от бессонницы прачек в платках, с руками, изъеденными крахмалом, и краснорожих рабочих, рано постаревших от изнуряющего труда и пьянства, детей с бледной, почти прозрачной кожей, в глазах которых стояло выражение вечного голода и страха, и забитых жизнью чиновников с облезлыми портфелями подмышкой, видел молодящихся дам полусвета, тщетно старающихся успеть за модой, и смешливых медсестёр, стреляющих глазами в офицеров. Но больше всего он видел солдат. Молодые и старые, в новенькой форме и в пропитанных порохом обносках, они неумолчно шумели на улицах, набиваясь в кабаки и бордели, затевая драки, цепляясь к женщинам и распевая песни. Одну из таких песен, видимо, особенно любимую нью-йоркцами, в какой-то момент подхватило сразу несколько глоток, после того, как её затянул на ступеньках забегаловки осоловевший забулдыга.
