– Зачем вы притащили меня сюда? – спросил Чихрадзе, подозрительно оглядываясь.
– У меня есть дело к вам.
– А в гостинице нельзя было его решить?
– Нельзя. Там слишком много ушей.
Они неторопливо пошли по утоптанной дорожке, постепенно углубляясь в лес.
– Скажите, – помедлив, спросил резидент, – эта девушка, которая… мм… пела в театре, она… не приходила к вам?
– О чём вы?
– Я задал вам вопрос. Ответьте на него.
– Какого дьявола, Константин Гаврилович! Я не понимаю вас.
– Вы видели её ещё где-нибудь кроме театра и ресторана?
– Видел, – признался Чихрадзе.
– Где?
– Она явилась ко мне в номер позавчера.
– Зачем?
– Не знаю.
– Она что-то просила у вас?
– Возможно.
– Что значит «возможно»?
– Возможно. Я же не говорю по-английски, и не мог знать, зачем она явилась.
– То есть как?
– Что как?
– Вы не говорите по-английски?!
– Вообразите себе.
– Но позвольте… как же тогда Попов осмелился отпустить вас в путешествие?
– Он отпустил Штейна, а я был приставлен к нему больше в качестве телохранителя.
Катакази изумлённо уставился на гардемарина.
– Ушам своим не верю, – пробормотал он.
Пройдя в молчании пару десятков шагов, резидент изрёк:
– Отчего же вы молчали всё это время?
– Не было случая рассказать.
– Я не верю вам.
– Ваше право.
– И вы ни о чём не говорили с этой девушкой? – помолчав, спросил он.
– А как вы полагаете?
Откуда-то издалека вдруг послышался тонкий женский голос, напевавший всё ту же известную им песню. Мужчины вздрогнули. Чихрадзе – потому, что узнал этот голос, а Катакази – потому, что уловил смысл задорных фраз.
– Господи, что она задумала? – пробормотал он, хватаясь за голову.
Бросив испуганный взгляд на гардемарина, он быстро промолвил:
– Извините меня, Давид Николаевич, я должен оставить вас на несколько минут. Никуда не уходите.
И, не дав грузину опомниться, он бросился в сторону, откуда доносился голос.
Южане, к вам страна взывает,
Страшнее смерти что бывает?
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Огни войны зовут нас к мести,
Пусть все сердца забьются вместе!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Вперёд, знамёна Дикси!
Ура! Ура!
Мы право жить и право умирать
в родных краях сумеем отстоять!
В ружьё! В ружьё! Мир принесём мы Дикси!
В ружьё! В ружьё! Мир принесём мы Дикси!
Эта песня вилась меж деревьев, возносилась к кронам и гуляла средь ветвей, дробясь на тысячи звуков. Её напев, излучавший несгибаемую волю гордого народа, ножом резал ухо местного жителя.
– Что же это творится? – лепетал Катакази, спеша к дерзкой певунье. – Обезумела она, что ли?
Краем глаза он увидел силуэт человека, бежавшего параллельно с ним. Он остановился на мгновение, присматриваясь. Зрение не обмануло его – действительно, шагах в тридцати от него мчался человек. Не нужно было гадать, кто это такой. Константин Гаврилович разъярённо зарычал и крикнул что есть силы:
– Стоять!
Человек притормозил, оглянулся на него.
– Куда вы бежите? – грозно обратился к нему Катакази. – Я же велел вам оставаться на месте.
Человек тяжело дышал и смотрел на него сумасшедшим взглядом. В глазах его читалась мольба.
– Возвращайтесь обратно, – приказал Катакази. – Не путайтесь под ногами.
В это время до их слуха долетел второй куплет.
Вот пушки северян рокочут!
Их флаги нам беду пророчат!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Вернём им вызов дерзновенный!
Растопчем их союз презренный!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
– Она зовёт меня! – чуть не плача, выкрикнул Чихрадзе. – Я должен идти.
– Глупец, – прошипел Катакази. – Вы ничего не понимаете…
– Напротив, Константин Гаврилович, это вы ничего не понимаете.
Он хотел ещё что-то сказать, но махнул в отчаянии рукой и устремился дальше.
– Стоять! – рявкнул Катакази. – Расстреляю!..
Но Чихрадзе не слушал его. Он был пленён голосом любимой и уже не думал ни о чём другом. Лишь сейчас он понял: неспроста она пела ему вчера ночью эту песню. Это был знак, и он шёл на этот знак, словно рыба на приманку.
Катакази опять схватился за голову. События вышли из-под контроля, и это испугало его. Девчонка вела какую-то игру, умудрившись застать его врасплох. Он очень не любил, когда кто-то навязывал ему свои правила. Тем более, легкомысленная барышня из Виргинии. Её следовало примерно наказать.
Зачем бояться и бежать?
Не лучше ль крепче ружья сжать?
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Сомкните вы ряды теснее!
В атаку двигайтесь смелее!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Её расчёт был ясен – она привлекала внимание полиции. Но зачем? Никому не позволено распевать боевые песни мятежников посреди города. Она понимала это и намеренно подставляла себя. Причина могла быть лишь одна: она решила избавиться от опеки русского резидента.
В роскошном зелёном платье, в изумрудном чепце, с цветастым зонтиком от дождя, она шла по тропинке и на весь парк прославляла храбрость южан. Встречные люди таращили на неё глаза, некоторые стучали пальцами по лбу. Она смеялась им в ответ. Какая-то женщина закричала:
– А ну замолкни, шлюха виргинская!
Она весело помахала ей рукой. Старик, сидевший на скамейке, в гневе ударил тростью о землю.
– Я вот сейчас пройдусь по твоей спине палкой, шалава!
Она послала ему воздушный поцелуй. Пусть слушают и смотрят, грязные янки, как умеют за постоять за себя дамы с Юга.
Ликуют южные сердца,
Звенят у пушек голоса.
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Могли ль стерпеть мы униженье
И чести нашей оскорбленье?
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
– Мэри! – выкрикнул Чихрадзе, выскакивая на тропинку. – Мэри!
Она обернулась. Глаза её просияли, луч солнца, упав на причёску, заблистал в волосах тысячами искр.
