— Эй, эй! Подождите! — кричал он какому-то типу, который шмыгнул в дверь и быстро скрылся за углом.
Полусонный Ранхель не успел среагировать.
— Он что-нибудь украл?
— Нет, что он мог украсть? Он расплатился и вышел, но так торопился, что даже не забрал сдачу. — Показав банкноту в двадцать песо, старик сунул ее в карман.
Странно. С чего бы этому парню так торопиться? На столе остался лежать выпуск «Меркурио» с фоторепортажем Чиланьи. И тут его осенило: а вдруг посетитель хотел сбежать от него? Ранхель бросился следом, но лишь успел увидеть, как от остановки за углом в противоположных направлениях отъезжают два автобуса. Повезло же ему. Кто бы он ни был, наверняка этот тип имеет терки с полицией.
В этот ранний час посетителей в ресторане не было. Были только хозяин и официант, который тер шваброй пол, распространяя сильный хвойный запах дезинфицирующей жидкости.
— А я вас видел в «Меркурио», — сообщил он, но Ранхелю не хотелось разговаривать.
К заказанным чилакилос с перцем он даже не притронулся. У него перед глазами стояла погибшая девочка. Это чертово убийство создавало ему кучу проблем. «Если бы я только знал, чем это обернется», — сокрушался про себя Ранхель. За прошедшие сутки он умудрился подраться с Траволтой и Весельчаком и попасть во все газеты. Да еще и руки чесались до слез.
К тому моменту, когда ему принесли колу, Ранхель осознал, что ничего не понимает. Шеф ведет себя странно, будто его подменили. Как он разозлился, когда Ранхель предложил вызвать на допрос Уильмса-младшего! И отчего-то назначил Траволту ответственным за расследование. «Чтоб он сдох, этот Гарсиа! — думал Ранхель. — Его подкупили! Если он и дальше хочет прикидываться дурачком, это его дело, но я не отступлюсь!» Чего стоит одно воровство в подконтрольной Уильямсу электрокомпании. Не пора ли задать ему несколько вопросов? За четыре года, что Ранхель провел в порту, он слышал о Джеке Уильямсе всякое и очень хотел с ним побеседовать. В городе только и разговоров было, что о его частных вечеринках, где устраивались оргии со спиртным и веществами покрепче — от морфия до смесей из кофеина с аспирином и не только.
Ранхель не подумав взял в руки бутылку колы и поморщился — ладони словно обожгло. Может быть, наконец, смазать их кремом, пока никто не видит? Он представил себе дядину реакцию, случись тому увидеть, что он втирает что-то в кожу: «Что? Крем? Да ты рехнулся, Винсенте? Уж не пидор ли ты?»
Но Винсенте все-таки вынул тюбик из кармана и намазался. Сразу ощутив облегчение, он повторил процедуру. Третий раз не стал, поскольку врач предупредил его, что передозировка может иметь обратный эффект. В ресторане было прохладно, работали кондиционеры. Боже, если можно было бы хоть немного поспать…
И тут, наверное, от недосыпания, у Ранхеля случилась галлюцинация. Ему почудилось, что в ресторан входит Чиланья — большие синие глаза, до половины расстегнутая блузка и торчащая полная грудь. Пока она не исчезла, он успел представить, что они вместе, что он обнимает ее на пляже, как Берт Ланкастер в фильме «Отныне и во веки веков», что ее волосы заплетены в косу, как у Бо Дерек в «Десятке»… Но девушка и не думала исчезать. Наоборот, она приближалась. Ранхель даже занервничал.
— Сеньор Ранхель? — произнесла она смущенно. — Вы хотели меня видеть?
— Что? — удивился Ранхель.
— Ах… значит, это не вы? А… вы видели фотографии?
— Ну да, видел, — кивнул он, понимая, что это не мираж, — боюсь, из-за вас меня уволят.
— Почему? Вы очень хорошо получились! Эти фотографии даже напечатали в Мехико!
— Ну я и говорю… Нам запрещено общаться с прессой.
Чиланья улыбнулась, а Ранхель снова окинул ее взглядом. Ему показалось, что под ее враждебностью затеплился огонек симпатии. Что-то определенно изменилось между ними, и эта перемена ощущалась в самом воздухе. Пока они молча переглядывались, подошел дружок Чиланьи — «Джексон Файв», как его обозвал Ранхель.
— Как дела, босс? Благодаря нам вы прославились.
Черт, откуда он взялся, этот волосатик?
— Сеньор Ранхель, познакомьтесь, это мой коллега Джон Гурреро, — сказала Чиланья.
— Рад познакомиться, лейтенант. Мариана говорит, что вы единственный честный коп во всей полиции.
— Ах, это вы, значит, Джонни Гурреро? — Ранхель отдернул руку. — Из штата Чиуауа?
— Да, из Чиуауа, да, — ответил Джонни, нисколько не смущаясь его неласковой встречей.
— А у вас есть понятие о профессиональной этике? Почему вы позволяете себе шпионить за нами? Как, по-вашему, мы должны арестовать преступника, если вы вываливаете в газеты все, что вам удается о нас разузнать?
— Граждане имеют право получать достоверную информацию, — улыбнулся журналист.
— Имеют, — кивнул Ранхель, — до той поры, пока информация не несет вреда обществу в целом.
— Это фашистский аргумент, — заметил Джонни.
— Вовсе нет. Представьте себя на моем месте. Каждый раз, когда вы что-то публикуете, шансы на поимку преступника сокращаются.
— А вы вместо того, чтобы злиться, дайте нам интервью и расскажите, что можно публиковать, а что нет. Мы могли бы поместить беседу с вами в «Просеко». У Марианы там есть контакты.
Вообще, Ранхель редко читал газеты, но даже он знал, что «Просеко» — это издание левого толка, критикующее коррупцию. Джонни, воспользовавшись его заминкой, спросил:
— Разрешите, мы к вам присядем?
А девушка улыбнулась ему второй раз в жизни. Она была красивая, с золотистым загаром, и когда она наклонилась, ее рубашка чуть не лопнула от тяжести налившихся грудей. Ранхелю это неожиданно понравилось.
Пока он был занят этими интересными наблюдениями, к их столику подскочил сеньор Исаак Кляйн.
— Что будете заказывать?
— Фруктовый коктейль, — сказала Чиланья, едва заглянув в меню. — Который час, кстати? Можно было бы устроить ланч. Но у вас, наверное, нет ни сои, ни шпината, ни пшеничных проростков?
— Нет, сеньорита. У нас готовят бобы, мясо, тортилью. Блюдо дня — чилакили с вяленой говяжьей колбасой.
— А без мяса есть что-нибудь? Салат?
— Есть севиче.
— Такой же, как месяц назад? — поинтересовался Джонни. — Тогда рыба была настолько жесткая, что я не мог ее жевать.
— Нет, значит, салатов?
— Нет! — Исаак Кляйн обиделся и отошел.
Джонни сердито взглянул на девушку.
— Что, опять? Ты до сих пор не поняла, что тут это запрещено? Можешь критиковать все что угодно — правительство, погоду, взяточничество, нефть на пляже, отсутствие кинотеатров, наконец, но только не местную кухню! Еда — это святое. В этом городе тот, кто отказывается от тарелки позоле или сакауиль, наносит хозяину смертельное оскорбление. Я знаю такие семьи, где муж и жена готовы развестись из-за энчилады. Тут принято поглощать пищу в огромных количествах, щедро приправленную специями, а кто этого не делает, тот извращенец. Стоит один раз попросить салат из овощей — тебе этого никогда не простят. Короче, ты оскорбила владельца этого заведения самым подлым образом, ты плюнула ему в душу, ты высмеяла его мировоззрение. Верно я говорю, лейтенант?
