— Лина поставила мне условие: никаких контактов с семьей! Только в этом случае она гарантирует, что с вами ничего не случится. Вы, Риточка, окажетесь вне опасности лишь после развода и нашего с ней бракосочетания.
Я истерически захохотала. Мой папан — крутой плейбой, прямо секс-символ эпохи! Ходячий соблазн! Его уже шантажом удерживают! Нас с мамой угрожают изничтожить… Да-а, до чего же мерзопакостная передряга… От смеха на моих глазах снова выступили слезы — едкие, как натриевая соль.
Отец уронил покрасневшую перекошенную физиономию в ладони, склонился еще ниже и промямлил:
— Скажи мне, дочь, как Сонечка?
— Отлично!.. Веселится и ликует!
— Рита, мне не до шуток…
— Зачем ты спрашиваешь? Сам не понимаешь? Как ей может быть? Хреново, как еще?! Переживает, давление упало, с сердцем плохо. Утром отпросилась из агентства, сидит, курит, больницы и морги обзванивает, — слукавила я, отгоняя от себя гнусную мысль, что лучше бы папаша и впрямь оказался в больнице или…
Отец тяжело вздохнул, сморщился. Я добила его сообщением, что вечером мама намеревается идти в милицию, писать заявление о пропаже супруга.
— Нет, до милиции дело доводить ни в коем случае нельзя! Рита, доча, ты должна как-нибудь поделикатнее сообщить матери правду, подготовить ее к необходимости развода.
— Не сомневайся, сообщу…
— И еще, Риточка, тебе лучше здесь больше не появляться. — Он кивнул на ободранный подвал.
Я не успела заверить, что и без его советов не собираюсь посещать этот гадючник, но не успела — папаша, посмотрев на часы, вякнул:
— Доча, мне пора. — Затравленно оглянулся по сторонам и втянул голову в плечи. — Элина разрешила встретиться ненадолго, просто чтобы ты была в курсе… Давай я тебя хоть до метро подброшу.
Он меня окончательно доконал. Довел до того, что я взвилась, как петарда, заискрила ненавистью:
— Никуда я с тобой не поеду, а ты вали! Сваливай отсюда по-быстрому! Видеть тебя не могу! Осел ты, папочка, и урод! Дешевый кобелишка! — То были наиболее мягкие слова, которыми я припечатала его к скамейке: отец как сидел, так и застыл, пригнув свою подлую башку.
Во мне все полыхало и кипело, внутренности жгло огнем, и я постаралась спастись ото всего этого бегством. Неслась как угорелая, а ни фига не помогало. В ушах больно колотили металлические молоточки, глаза застилала красная пелена — наверное, то же самое испытывают разъяренные быки на корриде. Недаром прохожие шарахались от меня как от чумы…
Не сразу заметила, что Оксанка бежит на полшага сзади, ковыляя в своих неудобных новых сабо. Один ее шлепанец, соскочив с ноги, отлетел далеко вперед. Обогнав меня, она нагнулась за туфлей и, с жалостью глядя снизу вверх, запыхавшимся голосом выпалила:
— Ритка, твой отец просил передать, что найдет способ помогать материально. Чтобы ты не расстраивалась!
— Да пошел он на х…! Когда в следующий раз его встретишь, так и передай! Ненавижу!!! И его, и тебя ненавижу! Отвали от меня, идиотка!
…Я долго блуждала по городу. Шла по направлению к дому, но постоянно отклонялась от курса — кружила по отдаленным от магистралей улицам и незнакомым дворам, в которых раньше никогда не бывала. Ни на кого не смотрела, ни на минуту не останавливалась. И дороги не разбирала, словно бухая. Терзала страшная мысль, что Мирошник чуть не убила маму. Преследовали обрывки лживых признаний, высказанных когда-то предателем-отцом: «Сонечка, звезда моя, возраст не убавил, а добавил тебе очарования…» Я отбивалась от них, как от мошкары, и шагала дальше. Довела себя до полного изнеможения, до ощущения окончательной разбитости, разобранности на части. Пылающая голова отделилась от туловища, гудевшие ноги тоже отстегнулись, и наступила апатия. Стало безразлично, что будет дальше с нашей незадавшейся семьей… Я устала, и пошли все в баню!
На улице стало совсем темно, повеяло прохладой, когда я, наконец, добралась до дома. Как заезженная, изнуренная кляча, едва переставляя ноги, поднялась на свой этаж. Лень было даже доставать ключи или тянуть руку к звонку. Пнула дверь и без сил опустилась на ступеньку площадки.
— Риточка!
Мамино восклицание, ее родная, только ей свойственная интонация вернула меня к жизни. Я поднялась, шагнула к ней и повисла на шее:
— Мамочка, любимая моя…
— Доченька, как же я за тебя переживала! Вся душа изболелась… Оксана позвонила, рассказала про нашего…
— Про нашего дебила и ублюдка, морального урода, если называть вещи своими именами!
— Нет, Риточка, мы не будем опускаться до грубости. Мы же не базарные хабалки. Мы будем выше его низости. Ты не отчаивайся, маленькая моя, мы переживем, мы справимся. — Она гладила и похлопывала меня по спине и ласково приговаривала, отчего чудовищное напряжение потихоньку рассасывалось, отпускало. — Ничего, многие разводятся — одни раньше, другие позже… надо только немножко потерпеть, а потом привыкнем… Еще лучше жить станем…
Мы долго стояли посреди прихожей, обнявшись, пока я не заметила на полу чемодан и большую дорожную сумку.
— Что это? Ты отцу уже вещички на вынос приготовила?
— Нет, доченька, мне пока не до этого… У нас радость, Риточка, большая радость! Моя мамочка приехала! Совсем к нам из Ялты вернулась!
Господи, час от часу не легче!..
Бабушка с дороги мылась в ванне — как-никак ехала поездом четверо суток в плацкартном вагоне. Намаялась в духоте. Я тоже была не прочь залезть в ванну и отмыться от скверны, но сначала решила помочь маме. Мы вместе застелили свежим бельем кровать для бабы Раи, разобрали ее багаж, разложив вещички по полочкам шкафа. Матушка вполголоса рассказывала, что Ефим Петрович обижал бабулю — обзывал жидовкой, гонял ее спьяну, а она все сносила, не жаловалась нам. Не хотела расстраивать, да и стеснялась своего промаха, неудачного выбора.
— Ты уж веди себя с ней тактичнее, деликатнее, — совсем как отец накануне, попросила мама.
— Да не вопрос!.. Что я — зверь? Просто обидно! Что за жизнь такая?! И почему нам, девушкам, всю дорогу приходится страдать из-за придурков мужиков?!
Вот как вышло: в одной комнате у нас убыло, в другой прибыло. Потеря и находка… Прямо как в завлекалочке, которой у нас в детском саду разыгрывали растерях, пряча найденную вещичку за спиной:
Чья потеря? Чей наход?
Потерялся дымоход.
Утром солнышко взойдет,
и Танюша заберет!
Да ведь и в самом деле неизвестно, кто в нашей семье потерял, а кто приобрел.
…Мы в тот вечер долго не могли угомониться. Сидели на кухне, пили чай с вишневым вареньем и, по-моему, испытывали одинаковое, полное и безоговорочное единение. Бабушка внешне сильно сдала — ее карие глаза потухли и терялись в морщинах, седины в волосах прибавилось. Уезжала молодящейся женщиной, а вернулась натуральной пенсионеркой. Я пообещала, что покрашу ей волосы и подарю эффективный крем-лифтинг для лица — станет как новенькая!.. Чувствовалось, она настрадалась и наскучалась — жалась ко мне, словно желая возместить долгие месяцы разлуки. Разговаривали мы, в сущности, ни о чем — о погоде, о ценах и о том, что не мешало бы заняться ремонтом, лето — самая подходящая пора для побелки. Мужиков не поминали вовсе, будто их в природе не существовало, рядом не проходило.
