— Нет, я уже умылась, давай лучше целоваться! Ложись ко мне…
Его лицо склонилось над моим. Одеяло полетело на пол. Стаc взял меня бережно, будто я была такой же хрупкой, как яичная скорлупа, и такой же нежной и уязвимой, как весенний цветок. Я напитывалась его поцелуями, его силой, и стонала: ты — мое солнце, моя радость… Ты — мое сокровище, моя любовь… И словно рождалась заново. Возрождалась.
— Люблю тебя! Люблю! — воскликнула я исступленно-восторженно.
— Кто? Чего? — встрепенулась, открыв глаза, Пономарева.
И, уже обращаясь к ней, я повторила:
— Я люблю тебя, Светка!
— Крейзанулась, что ли?
— Доброе утро, Светочка. — Стасик едва успел натянуть спортивные штаны, заменявшие ему пижаму. — Нет, мы с Ритой не крейзанулись. Просто мы поняли, что всех любим.
— Какого рожна вы меня разбудили?! И так башка на фиг раскалывается, — пожаловалась она.
— Вставайте, графиня, вас ждут великие дела! — пообещал Стаc. — Сейчас кашку на завтрак принесут.
Он сам не подозревал, насколько окажется прав… И насчет кашки, и насчет великих дел: Светке после врачебного обхода назначили электрофорез на шейно-воротниковую область и сообщили, что скоро выпишут. Она конкретно приблизилась к стану здоровых.
После обеда позвонила мама. Сказала, что вчера ездила в командировку в Красноозерский санаторий — она делала рекламный буклет для этой здравницы и попутно договорилась, что отправит туда меня после больницы.
— Маленькая моя, сегодня обязательно к тебе приду! Что тебе привезти?
— Не знаю… Мамочка, я так перед тобой виновата! Вчера на сотик позвонил Вадим Георгиевич и не понял, что разговаривает со мной. Кажется, он обиделся…
— За что? Чем ты его обидела?
— У нас тут музыка звучала, и он подумал, что ты развлекаешься в ресторане или в гостях.
Мама засмеялась своим чистым, легким, девичьим смехом:
— Не бери в голову, Ритка, иногда даже полезно навести тень на плетень… Но пожалуй, не будет лишним, если ты перезвонишь Вадиму Георгиевичу и прояснишь ситуацию. Хорошо?
— Конечно, обязательно перезвоню!
Я не стала откладывать дело в долгий ящик: немедленно выудила номер Паперного из оперативной памяти мобильника. Он ответил резко и сурово:
— Да, слушаю!
Наверное, был занят. И я оробела. Вместо того чтобы представиться в двух словах, распиналась путано и долго.
— О, Маргарита! — Вадим Георгиевич, вникнув в суть, сменил интонацию. — Рад слышать! Надо же, как у вас с Сонечкой голоса похожи… Как здоровье, поправляетесь?
— Стараюсь, — подтвердила я, еще на рассвете решившая как можно скорее реабилитироваться.
— А как поживает наш байкер?
— Спасибо, лучше всех! Его уже завтра выпишут.
— Как время летит!.. Вы не будете возражать, если я вас сегодня навещу?
— Отчего бы я возражала? Буду только рада!
Телефон, что ни говори, гениальное изобретение. С его помощью я разыскала Оксу и заверила ее в том, что она — лучшая подруга во всей галактике. Позвонила бабе Рае и попросила ее не уезжать, пока меня не выпишут, выразив большое счастье по поводу их воссоединения с Ефимом Петровичем. И Стасик обзвонил всех, кого хотел слышать. В частности, парней, с которыми подрабатывает на разных шоу. Он уже предвкушал жизнь вне больничных стен — жаждал активности, действия. И денег.
От коммуникативных развлечений нас отвлек визит Эдуарда. Я посмотрела на него другими глазами — как на полного жлоба, который никогда не покупает лампочек и не моется, если его не затащить в ванну насильно. А Пономарева на него и вовсе не желала смотреть. Отвернулась и набычилась.
— Светланочка, чего ты? — опешил аспирант. — Плохо себя чувствуешь?
— Главное, чтоб тебе было хорошо! — буркнула Светланочка.
От растерянности Эдик положил на ее постель тяжелый пакет, а цветы, наоборот, сунул в тумбочку. Стасик поскакал к раковине, чтобы наполнить водой банку и поставить в нее цветы. Я разахалась: какой милый букетик — ромашки, васильки, колоски!
Но Пономареву это не проняло.
— Светик, что ты имеешь в виду под словом «хорошо»? Ты уже знаешь о моих успехах?
— Х-ха! И это ты называешь успехами?! Я лежу здесь взаперти, вся изувеченная, а у тебя в квартире посторонние женщины табунятся!
— Табунятся? — переспросил ошеломленный аспирант. — Где?
— Где-где? У тебя на бороде! В квартире! — взвизгнула она голосом недорезанного поросенка.
— В нашей квартире? Так там только одна Оля… это… табунится.
— Оля?
— Ну да, я попросил ее, как обычно, последить за домом, пока ездил в Дублин.
— Значит, Оля… — название ирландской столицы Светка пропустила мимо ушей, а про неведомую Олю сто раз переспросила, сокрушаясь, что не узнала ее по телефону.
— Да кто такая эта Оля, скажите, ради бога! — не выдержав, взмолилась я.
— Моя старшая сестра. Она домохозяйка и частенько нас выручает, переселяется к нам в квартиру вместе с детьми, когда мы со Светиком уезжаем в походы, — объяснил добродушный Эдик.
Нет, на жлоба он решительно не походил! Приличный, интеллигентный молодой человек. Я бы даже сказала — весьма привлекательный… Стасик поинтересовался, зачем он летал в Дублин, и парень, сияя как медный грош, выложил, что выступал на научной конференции.
— Мой доклад даже включили в итоговый сборник, гонорар прислать обещали. А на сэкономленные суточные я купил Светику свитер!
Эдик полез в пакет за подарком, а Стасик настойчиво поволок меня из палаты — на прогулку по коридору, где не удержался от комментария:
— Смешные вы, девчонки! Сами раздуваете из мухи слона, а нам приходится доказывать, что мы — не верблюды.
— Конечно. Какие же вы верблюды? Вы — злые слоны, раздутые из голодных мух, — хихикнула я, прижимаясь к нему со стороны здоровой ноги.
Мы дважды пересекли коридор из одного конца в другой, и этот недалекий маршрут меня весьма утомил. Потому его конечной целью я наметила два облезлых креслица, стоявшие в укромном закутке под раскидистой шефлерой с резными листьями. Они послужили нам отменным наблюдательным пунктом. Сначала мимо дежурной медсестры, не замечая нас, на высоченных каблуках пробежала моя мамочка. Следом за ней в отделение ворвался элегантный Паперный в светлом костюме с охапкой розовых роз.
— Сонечка! — окликнул он маму, которая уже взялась за ручку двери моей палаты.
Оглянувшись, она просияла:
— О! Вадик…
Они сделали несколько шагов навстречу друг другу. Мама восхитилась:
— Какие розы… какая роскошь…
