– Нет, этим скрадком много лет никто не пользовался. Я прикажу Бовуару проверить, но у меня нет сомнений. Убийца стрелял в нее из леса. Он сидел там либо потому, что поджидал оленя, либо…
– Либо поджидал Джейн. Какой невероятный вид. – Клара повернулась спиной к оленьей тропке и посмотрела в противоположном направлении. – Отсюда виден дом Тиммер.
Гамаш, удивленный резкой переменой темы, тоже повернулся. Осторожно. Медленно. Да, отсюда была видна черепичная крыша викторианского особняка. Надежный и по-своему красивый дом с красными стенами и огромными окнами.
– Ужас. – Клару передернуло, и она двинулась к ступенькам. – Отвратительное место. И чтобы у вас не осталось сомнений… – она повернулась и стала спускаться по ступенькам, глядя на Гамаша из тени, падающей на ее лицо, – я поняла, что вы хотели сказать. Джейн убил кто-то из местных. Но есть и кое-что еще.
– «Когда мои грехи простишь, ошибку совершишь. Ведь есть и кое-что еще», – процитировал Гамаш. – Это Джон Донн. «Гимн Богу Отцу».
Голова у него слегка кружилась при мысли о том, что его приключение благополучно близится к концу.
Клара все еще наполовину высовывалась из прорези в полу.
– Я это еще со школы помню. Но если откровенно, то стихи Рут Зардо больше подходят:
Я все храню в себе;
гнию и разлагаюсь изнутри;
хотя не так уж я плоха – добра, нежна.
«А ну-ка, прочь с дороги, хрен моржовый».
Ой, извините…
– Вы говорите, это Рут Зардо? – ошарашенно спросил Гамаш.
Клара процитировала одно из его любимых стихотворений. Он присел на корточки и продолжил:
…просто с языка случайно сорвалось, я буду
стараться, вот увидите, я буду. Вы не заставите
меня болтать напрасно. Я просто отойду подальше,
туда, где вам меня и в жизни не найти,
где не обидеть, не заставить
говорить.
– Вы хотите сказать, это написала Рут Зардо? Постойте-ка…
Он вспомнил кабинет нотариуса, где побывал сегодня, и странное волнение, охватившее его, когда он услышал фамилии душеприказчиков Джейн. Рут Зардо, урожденная Кемп. Значит, Рут Зардо – это поэтесса Рут Кемп, удостоенная премии генерал-губернатора. Талантливая писательница, которая дала определение великой канадской двойственности: «Доброта и ярость». Которая сумела выразить невыразимое. Рут Зардо.
– А почему это стихотворение Зардо пришло вам на ум сейчас, в связи с тем, что мы видели?
– Потому что, насколько мне известно, в Трех Соснах живут хорошие люди. Но эта оленья тропка наводит на мысль, что кто-то из нас гниет изнутри. Тот, кто убил Джейн, знал, что целится в человека, но хотел, чтобы все выглядело как несчастный случай на охоте, словно кто-то поджидал оленя на тропе и ненароком застрелил Джейн. Однако проблема в том, что, стреляя из лука, ты должен находиться достаточно близко от цели. Настолько близко, что ты не можешь не знать, во что стреляешь.
Гамаш кивнул. В конечном счете она все поняла. Какая ирония судьбы: скрадок не дал скрыть истину.
Вернувшись в бистро, Гамаш заказал горячий сидр и пошел вымыть руки. Он подержал замерзшие руки под теплой водой, вытащил кусочки коры из порезов. Потом присоединился к Кларе – сел рядом с ней в кресло у камина. Она попивала пиво и листала «Большую охотничью книгу для мальчиков». Наконец положила ее на стол и подвинула к Гамашу:
– Очень умно с вашей стороны. Я совершенно забыла о скрадках, тропинках и тому подобных вещах.
Гамаш огляделся. Питер говорил с официанткой, а Бен смотрел в их сторону. Вернее, не в их сторону – он смотрел на Клару. А поймав взгляд Гамаша, быстро отвел глаза и снова уставился на Питера.
– Мне нужно кое-что вам сообщить, – сказала Клара.
– Надеюсь, это не прогноз погоды, – усмехнулся Гамаш.
Клара смущенно посмотрела на него.
– Я вас слушаю, – подбодрил ее Гамаш. – Это связано со скрадком и оленьей тропой?
– Нет, об этом я еще должна подумать. Это было так неожиданно, и я даже не почувствовала головокружения.
Она дружелюбно улыбнулась Гамашу, и ему оставалось только надеяться, что он не покраснел. Он-то думал, что ему удалось скрыть свое состояние. Ну что ж, теперь еще один человек знает, что он далек от совершенства.
– Так что вы хотели сказать?
– Это насчет Андре Маленфана. Мужа Йоланды. За ланчем я подошла к Йоланде выразить соболезнования, и я слышала, как он смеялся надо мной. Это такой необычный звук. Какой-то пустой и пронзительный. Противный. Джейн говорила, что так же смеялся один из мальчишек, которые кидались пометом.
Гамаш принял эту информацию к сведению, глядя в огонь и прихлебывая сидр. Горячая сладковатая жидкость согревала грудь, теплом разливалась по стенкам желудка.
– Вы думаете, что одним из этих мальчишек был его сын Бернар?
– Именно. Бернар был одним из этих мальчишек.
– Мы говорили с Гасом и Клодом. Оба они отрицают, что вообще там были. И неудивительно.
– Филипп извинился, но это, возможно, ничего не значит. Все мальчишки боятся Берни. Я думаю, Филипп и в убийстве признался бы, лишь бы не связываться с этим типом. Берни их всех запугал.
– А может быть, Филиппа там вообще не было?
– Может-то оно может. Только это маловероятно. Но я абсолютно уверена, что Бернар Маленфан кидался пометом в Оливье и Габри. И получал от этого удовольствие.
– Бернар Маленфан – внучатый племянник Джейн Нил, – медленно проговорил Гамаш, обдумывая варианты.
– Да, – подтвердила Клара и взяла горсть орешков к пиву. – Но они не были близки. Не знаю даже, когда Джейн в последний раз видела Йоланду. Они рассорились.
– А что случилось?
– Я толком не знаю, – поколебавшись, сказала Клара. – Мне лишь известно, что это как-то было связано с домом. С домом Джейн. Он принадлежал ее родителям, и там вышел какой-то спор. Джейн говорила, что прежде они были близки с Йоландой, та девчонкой сюда часто приезжала. Они играли в пьяницу и в криббидж. Была еще и другая игра – с дамой червей. Каждый вечер Джейн клала эту карту на кухонный стол и говорила Йоланде, чтобы та ее запомнила, потому что к утру карта изменится.
– И она менялась?
– В том-то и дело, что менялась. Каждое утро Йоланда спускалась в кухню в уверенности, что карта поменялась. И там лежала дама червей, вот только рисунок был другой.
– Но карта и в самом деле была другой? То есть Джейн сама меняла ее?
– Нет. Просто Джейн была уверена, что ребенок не в состоянии запомнить все детали. И более того, она верила, что любой ребенок склонен верить в волшебство. Так грустно.
– Что? – спросил Гамаш.
– Что Йоланда изменилась. Интересно, во что она верит сейчас.
