Но Гамаш не сделал этого. Он знал, что, несмотря на его добрые намерения, это будет воспринято как агрессия. Оскорбление. Вместо этого он предложил парню свою большую надежную руку. После секундного колебания Филипп потянулся вперед, словно делал это впервые в жизни, и обменялся с Гамашем рукопожатием.
Гамаш и Бовуар вернулись в деревню и у дома Джейн Нил обнаружили агента Лакост, которая противостояла Йоланде. Лакост была отправлена в дом мисс Нил с ордером. Ей удалось выставить Йоланду из дома и запереть дверь, а теперь она изображала дворцовую стражу, не поддающуюся ни на какие провокации.
– Да я тебя засужу! Тебя уволят с волчьим билетом, маленькая сучка! – Увидев Бовуара, Йоланда напустилась на него: – Как вы смеете выкидывать меня из моего собственного дома?
– Агент, вы предъявили мадам Фонтейн ордер?
– Да, сэр.
– Тогда вам известно, – обратился Бовуар к Йоланде, – что мы теперь ведем следствие по делу об умышленном убийстве. Насколько я понимаю, вы ведь хотите знать, кто убил вашу тетушку?
Это был удар ниже пояса, но такое оружие действовало всегда эффективно. Кто мог ответить на такой вопрос «нет»?
– Нет. Мне все равно. Ее это уже не вернет. Если вы скажете, что вернет, то я впущу вас в мой дом.
– Мы, считайте, уже в нем. И вашего разрешения нам не требуется. А теперь мне нужно поговорить с вами и вашим мужем. Он дома?
– Откуда мне знать?
– Ну тогда мы съездим и посмотрим.
Когда они только подъехали к дому в машине Гамаша и увидели, как Йоланда едва ли не бросается на Лакост, которая стоит словно статуя, Гамаш улыбнулся и сказал:
– Бедная женщина. Когда-нибудь она будет рассказывать эту историю новичкам-первогодкам. Слушай, нам обоим хочется как можно скорее побывать в этом доме, но сначала мне бы хотелось сделать две вещи. Ты допроси Йоланду и постарайся найти Андре. А мне нужно поговорить с Мирной Ландерс.
– Зачем?
Гамаш ему объяснил.
– Мне нужно знать, что сказала вам Тиммер Хадли в тот день, когда вы были у нее.
Мирна заперла дверь в свой книжный магазин и налила им по чашке чая. Потом села в удобное кресло напротив Гамаша.
– Боюсь, вы будете разочарованы. Не думаю, что это теперь имеет какое-то значение для кого-либо. Живого или мертвого.
– Вы будете удивлены.
– Посмотрим.
Она сделала глоток чая и выглянула из окошка в сумерки, а мысли ее вернулись к тому дню несколько месяцев назад. Всего-то несколько месяцев, а казалось, годы прошли. Тиммер Хадли похудела – кожа да кости. Глаза горят, а голова кажется огромной по сравнению с усохшим телом. Мирна пристроилась на краешке ее кровати. Тиммер сидела рядом, завернутая в одеяла и обложенная бутылками с горячей водой. Между ними лежал большой старинный альбом в коричневом переплете. Фотографии из него вываливались – клей, который их держал, давно высох. Вот выпала еще одна – юная Джейн Нил, ее родители и сестра.
Тиммер рассказала Мирне о родителях Джейн, об этих пленниках собственной неуверенности в будущем, собственных страхов. Эти страхи передались сестре Джейн, Айрин, которая стала карьеристкой и пыталась обрести уверенность в завтрашнем дне с помощью денег и одобрения других людей. Но Джейн была другая. И тут началась история, которой и интересовался Гамаш.
«Эта фотография была снята в последний день ярмарки. На следующий день после танца. Видишь, какое счастливое лицо у Джейн», – сказала Тиммер.
И это действительно было видно. Даже на старой зернистой фотографии Джейн светилась, и это было тем более заметно в окружении мрачных лиц ее родителей и сестры.
«Она там вечером обручилась с этим своим молодым человеком, – задумчиво сказала Тиммер. – Как его звали? Андреаш. Он был лесорубом. Подумать только. Не имеет значения. Родителям она ничего не говорила, но план составила. Она решила бежать. Они были такой замечательной парой. Видеть их рядом было чудну, но стоило узнать, как им хорошо вместе, и ваш взгляд менялся. Они любили друг друга. Вот только, – и тут Тиммер нахмурилась, – Рут Кемп пошла к родителям Джейн – прямо там на ярмарке и пошла – и сказала им, что́ задумала Джейн. Она сделала это по секрету, но я услышала. Я была молода, и я до сих пор раскаиваюсь, что не побежала к Джейн, не предупредила ее. И почему я этого не сделала?»
«И что случилось?» – спросила Мирна.
«Они увезли Джейн домой, потребовали, чтобы она прекратила с ним отношения. Поговорили с Кей Томпсон, у которой работал Андреаш, пригрозили забрать у нее лесопилку, если этот лесоруб еще хоть раз взглянет на Джейн. В те времена такое было возможно. Кей была хорошая женщина, добрая женщина, она все ему объяснила, но сердце его было разбито. Он явно попытался увидеть Джейн, но у него ничего не получилось».
«А Джейн?»
«Ей сказали, что она его больше не увидит. Ей было всего семнадцать, у нее не хватало сил противиться родителям. Она сдалась. Ужасно».
«И Джейн так никогда и не узнала, что Рут ее предала?»
«Я ей не сказала. Наверное, надо было. Но мне казалось, что боли у нее и без того хватает. А может, я просто боялась».
«А Рут вы тоже ничего не говорили?»
«Нет».
Мирна посмотрела на фотографию в прозрачной руке Тиммер. Мгновение радости перед тем, как эту радость уничтожат.
«Почему Рут сделала это?»
«Не знаю. Я шестьдесят лет задаю себе этот вопрос. Может, и она себе его задает. В ней есть что-то такое, какая-то горечь, которой ненавистно счастье других, которая жаждет его уничтожить. Может, это и делает ее выдающейся поэтессой – она знает, что такое страдание. Она притягивает к себе страдания. Собирает их, а иногда и создает. Я думаю, поэтому ей и нравится сидеть со мной: ей приятнее находиться в обществе умирающего человека, чем в обществе процветающего. Но наверное, я несправедлива».
Слушая рассказ Мирны, Гамаш думал, что хотел бы познакомиться с Тиммер Хадли. Но с этим он опоздал. Зато у него была возможность через несколько минут познакомиться с Джейн Нил. Или, по крайней мере, приблизиться к ней настолько, насколько это было возможно.
Бовуар вошел в идеальный дом. До такой степени идеальный, что он казался безжизненным. До такой степени идеальный, что какой-то крохотной части Бовуара этот дом показался привлекательным. Но он заставил эту свою часть замолчать и сделал вид, что ее не существует.
Дом Йоланды Фонтейн сверкал. Каждая поверхность была отполирована. Он снял ботинки, и его в носках провели в гостиную – комнату, единственный изъян которой сидел в мягком кресле и читал спортивный раздел газеты. Андре не шелохнулся, никак не прореагировал на свою жену. Йоланда подошла к нему. Точнее, к газете, брошенной рядом с креслом и напоминающей деревню индейцев, прикочевавших на этот элегантный ковер. Она подняла газету, сложила ее и поместила в аккуратную – все кромки выровнены – стопку на кофейном столике. Потом обратилась к Бовуару:
