– Черт, – прошептал Бовуар.
Гостиная светилась в сгущающейся темноте. Даже потолок между старыми балками был обклеен обоями. Это была уже не шутка – карикатура. Любой поклонник квебекского наследства и архитектуры ощущал бы себя несчастным в этой комнате, а Гамаш, который был и тем и другим, почувствовал, как ланч поднимается у него из желудка.
Такого он никак не ожидал. Увидев эту какофонию цвета, он забыл, что предполагал здесь увидеть. Но уж точно ничего подобного. Он оторвал глаза от уродливых смайликов и заставил себя посмотреть на широкие доски пола, обтесанные вручную человеком, спасавшимся от зимних холодов две сотни лет назад. Такие полы были редкостью даже в Квебеке, и некоторые (включая и Гамаша) считали их произведением искусства. Джейн Нил повезло: она жила в одном из сохранившихся крохотных первых домов из плитняка – камня, в буквальном смысле вырванного из земли, которую расчищали под сельскохозяйственные угодья. Владеть таким домом означало быть хранителем истории Квебека.
Но доски эти были покрашены в розовый цвет. С матовым отблеском.
Гамаш застонал. Бовуар даже сделал движение, чтобы поддержать шефа. Он понимал, как такое зрелище может расстроить истинного почитателя квебекского наследства. Это было святотатство чистой воды.
– Зачем? – спросил Гамаш.
Но смайлики хранили молчание. Как и Бовуар. У него не было ответа, но «les Anglais»
[45]
всегда удивляли его. Эта комната была еще одним свидетельством их необъяснимого поведения. Молчание затягивалось, и Бовуар почувствовал, что обязан шефу хотя бы попыткой ответа.
– Может быть, ей требовались перемены. Не так ли заканчивают свое существование большинство антикварных вещей в домах других людей? Наши деды продавали их богатым англичанам. Избавлялись от сосновых столов, шкафов, медных кроватей, а покупали всякую дрянь по каталогам.
– Да, – согласился Гамаш. Именно так и обстояли дела шестьдесят-семьдесят лет назад. – Но ты посмотри сюда. – Он махнул рукой в угол.
Поразительный буфет с резьбой в виде алмазных граней, с оригинальной светлой краской был наполнен старинной керамикой.
– А это… – Гамаш показал на громадный уэльский кухонный шкаф. – А это, – он подошел к приставному столику, – стол в стиле Людовика Четырнадцатого, ручная работа плотника, который был знаком с французским стилем и пытался ему подражать. Это же почти бесценная вещь. Нет, Жан Ги, Джейн Нил понимала толк в антиквариате и любила его. Я не могу понять, почему она, с одной стороны, собирала все это, а с другой – красила пол. Но я спрашивал не об этом. – Гамаш медленно повернулся, оглядывая комнату. В правом виске у него застучал молоточек. – Я не понимаю, почему мисс Нил не пускала сюда друзей.
– Разве это не очевидно? – спросил ошеломленный Бовуар.
– Нет, не очевидно. Если она сделала это, значит ей нравился такой стиль. Она наверняка не стыдилась бы этого. Так почему же она никого не приглашала? Можно даже предположить, что это сделал кто-то другой – скажем, ее родители в те дни, когда такие вещи были в…
– Мне не хочется вам это говорить, но мы снова вернулись к тем временам. – Бовуар недавно купил лавовую лампу, но не собирался говорить об этом шефу.
Гамаш поднял руки и потер лицо. А когда опустил их, то увидел комнату, какая могла бы явиться в галлюцинациях. Вот ведь чертовщина.
– Хорошо, скажем, это сделали ее престарелые и, возможно, впавшие в маразм родители, а она почему-то ничего не меняла. Может, не хватало денег, может, в память о них или по какой-то иной причине. Да, выглядит все это ужасно, но не настолько же. В конфуз может ввести, но ничего постыдного в этом нет. Если она несколько десятков лет не впускала сюда друзей, то дело тут не в конфузе, а в чем-то большем.
Они оба еще раз оглядели гостиную. У комнаты были великолепные пропорции, с этим Бовуар не мог не согласиться. Но что с этого – ведь, отправляясь на свидание вслепую, ты не знаешь, хорошенькая или нет твоя будущая знакомая. Ты пока еще не готов представить ее своим друзьям. Бовуар вполне мог вообразить, что чувствовала Джейн Нил. Он подумал, что, пожалуй, ему стоит вернуть в магазин лавовый светильник.
Гамаш снова прошелся по комнате. Есть ли тут еще что-то такое, что ему не полагалось видеть? Почему Джейн Нил, женщина, которая любила своих друзей и верила им, никогда не пускала их сюда? И почему она изменила свое решение за два дня до смерти? Какую тайну хранила эта комната?
– Может, наверху?
– После тебя.
Гамаш задержался у лестницы, оглядел ее – она уходила вверх из задней части гостиной. Стены лестничной клетки тоже были оклеены обоями, на этот раз бархатистыми, бордового цвета. Сказать, что они конфликтовали с цветами, означало предположить, что существуют обои, которым это не свойственно. И тем не менее такой выбор из всех возможных вариантов окраски и стилей был наихудшим. Лестница в клетке, напоминавшей воспаленное горло, вела на второй этаж. Ступеньки тоже были покрыты краской. У Гамаша сердце разрывалось.
На скромном втором этаже располагалась большая ванная и две довольно большие спальни. В спальне, которая вроде была хозяйской, стены были темно-красные. В другой спальне – темно-синие.
Но чего-то в этом доме не хватало.
Гамаш спустился на первый этаж и осмотрел гостиную, потом вернулся в кухню, в прихожую.
– Я не вижу ни мольберта, ни красок. Тут нет мастерской. Где она писала свои картины?
– Может быть, в подвале?
– Спустись проверь. Но я тебе гарантирую: ни один художник не разместит свою мастерскую в подвале. Хотя, если подумать, работа Джейн Нил имеет такой вид, будто ее рисовали в темноте.
– Краски там есть, но мольберта я не нашел, – сказал Бовуар, поднявшись из подвала. – Ее мастерская располагалась не в подвале. Тут есть еще кое-что, вернее, нет кое-чего… – Ему нравилось подмечать то, что не заметил шеф. Гамаш с любопытством посмотрел на него. – Нет картин. На стенах нет картин. Нигде нет.
Рот Гамаша удивленно приоткрылся. Бовуар был прав. Гамаш развернулся на месте, оглядывая стены. Ничего.
– И наверху тоже?
– И наверху тоже.
– Не понимаю. Все это странно. Обои, раскрашенные комнаты и полы, отсутствие картин. Но все же самое странное, что она не пускала сюда друзей. Здесь есть что-то такое, что она не хотела им показывать.
Бовуар плюхнулся на большой диван и огляделся. Гамаш уселся в кожаное кресло, сложил руки на животе и задумался. Несколько минут спустя он поднялся на ноги и пошел вниз. Подвал, так и не доведенный до ума, был наполнен картонными коробками, старыми металлическими бадьями. Здесь же стоял холодильник с винами. Гамаш взял одну бутылку. Данхэмский винный завод. Изготовитель вина с хорошей репутацией. Он поставил бутылку в холодильник и повернулся. Еще за одной дверью была кладовка с консервами. Желе коричневатого цвета, банки с красными и багряными джемами, английские ярко-зеленые маринованные огурчики. Он посмотрел на даты – некоторые прошлогодние, но большинство урожая этого года. Ничего необычного, ничего из ряда вон, ничего такого, чего он не мог бы увидеть в подвале собственной матери после ее смерти.
