Из американских фильмов про бандитов и полицейских я знал, что такое зеркало с одной стороны прозрачно. Полицейские, находящиеся в расположенной за ним комнате, через него наблюдают за ведением допросов. Но нас никто не допрашивал, мы посидели немного под присмотром двух вооруженных копов в черной форме, а потом вошел инспектор и приказал всем выйти. Всем, кроме меня. Меня отвели в кабинет начальника и предъявили обвинение в изнасиловании и ограблении миссис Элизабет Райс.
Я попытался оправдаться, сказал, что никакой мадам Райс в глаза не видел, что я советский гражданин и в Нью-Йорке первый день. Мне сказали, что я имею право хранить молчание, и предложили выбрать адвоката. Тогда я попросил пригласить господина Альберта Шорта, и один из инспекторов позвонил ему, вкратце описал ситуацию и предложил ему приехать в участок. После я написал заявление в полицию о том, что меня избили и ограбили и дал описание тех самых злополучных негров. Мне предложили просмотреть дела, но среди предъявленных мне компьютерных досье я своих обидчиков не обнаружил.
Меня отвели в камеру, похожую на большую медвежью клетку, и заперли за решеткой из толстенных металлических прутьев. Взаперти я был не один, и на нарах рядом со мной маялись еще трое братьев по несчастью. В томительном ожидании и тягостных раздумьях прошли два часа, пока начальник участка не вернулся вместе с Альбертом Шортом и не выпустил меня.
Мы с Альбертом встретились как добрые друзья, он обнял меня, похлопал по плечам, провел в кабинет инспектора и сообщил, что я выпущен под залог в сто тысяч долларов, а залог внес он — Шорт. Я дал подписку, что до суда не покину города Нью-Йорка и США. Мне на ногу надели специальный электронный браслет, и один раз в день я должен был подносить его к установленному в моей квартире прибору, подтверждающему мое местонахождение. Снять такой браслет невозможно.
После процедуры окольцовывания я, в сопровождении полицейского, пошел к машине Альберта, сел в нее, и мы отправились домой.
До моей квартиры ехали молча, а когда приехали, то разделись и уселись завтракать. За едой я рассказал Альберту, что на самом деле со мной произошло, рассказал все по порядку, с деталями, и этим рассказом очень удивил его. Он сообщил, что некая Элизабет Райс, находящаяся в сильном алкогольном опьянении, подала в полицию заявление, что некто Алекс изнасиловал ее и ограбил. Она подробно описала меня, а потом опознала на очной ставке, стоя за стеклом в той самой комнате.
То, что рассказал Шорту я, больше походило на правду, и он пообещал мне уладить это дело. Он пообещал, что, когда мадам Райс выйдет из запоя, он поговорит с ней и постарается убедить ее не доводить дело до суда и снять обвинения. Ведь я ее не насиловал.
Я тогда понятия не имел, что все происшедшие со мной события были тщательно спланированной операцией ЦРУ с целью сделать из меня американского шпиона. Но игра велась тонко, аккуратно, хотя методы в ней использовались варварские. А как же иначе, все разведки мира добиваются своих целей неправедными путями.
Я тогда был бесконечно благодарен Альберту за оказанную мне бескорыстную, как мне казалось, помощь. Он спас меня от тюрьмы, но, как я потом узнал, сам и втянул меня в эту игру.
И началась томительная, тяжелая адаптация в Америке. Я начал посещать правовые курсы Шорта и показывал неплохие результаты, но нависший надо мной дамоклов меч грядущего суда не давал спать спокойно. Я не мог себе простить, что проявил милосердие к Элизабет, подошел к ней, беспомощной, помог подняться в квартиру, пил с ней и вступил в половую связь. Естественно, я не брал никаких украшений и не насиловал ее. Я все делал по ее согласию, и мне было невдомек, почему она подала на меня в суд. Я не знал тогда, что мадам Райс — кадровый агент ЦРУ, а я — ее очередное задание. Она разрабатывала меня, чтобы потом, в случае моего отказа сотрудничать, у ЦРУ был механизм давления на меня.
Пока юристы Шорта учили меня в его университете, сам он регулярно докладывал мне об успехах в его отношениях с мадам Райс. Как-то вечером он приехал ко мне домой и с радостью сообщил, что она наконец осознала бестактность своего поступка, забрала заявление из полиции и забрала иск за кражу драгоценностей. Она нашла свои кольца с бриллиантами, вспомнила, что сама пожелала со мной интимной близости и не имеет ко мне никаких претензий.
Моей радости не было предела, я готов был расцеловать Шорта, но, будучи нормальным мужчиной, не осмелился этого сделать. Да и он, наверное был, бы против. Итак, у нас с Альбертом завязались теплые, дружеские отношения, я был благодарен ему как отцу родному и чувствовал себя должником.
Через две недели после моего ограбления меня вызвали в полицейский участок и сообщили, что на одной из подвергшихся обыску квартир найдены мои документы и сотовый телефон. Ни денег, ни пластиковых карточек со счетом в банке, естественно, не обнаружили. Мне сказали, что никто из тех, кто на меня напал, пока не задержан, но их ищут.
Я сообщил о находке Альберту, и он очень обрадовался. Он пригласил меня к себе на день рождения, и я с радостью согласился. Именины должны были состояться в ближайшую субботу на его загородной вилле в фешенебельном пригороде Нью-Йорка.
К пятидесятилетию друга я подготовился основательно. Купил выходной костюм, хорошие туфли, рубаху и галстук, купил подарок — книгу, подписал поздравительную открытку, сел в машину и поехал на день рождения.
Я и раньше бывал у Альберта дома, в его нью-йоркской квартире, но то, что я увидел за городом, поразило меня безмерно. За высоким витым металлическим забором возвышался большой красивый особняк с множеством окон и веранд, с несколькими балконами и гигантским, разбитым перед крыльцом сквером. Дом был облицован мрамором, белоснежные колонны подпирали своды крыши, и он походил скорее на старинный французский замок наполеоновской эпохи, чем на современный дом. Он был белоснежный и роскошный, огромный, но вместе с тем воздушный.
После поздравлений, обильной выпивки и застолья немного охмелевший Альберт пригласил меня на балкон и предложил поговорить об одном деликатном деле. Он был весел, шутил, и ничто не предвещало начала столь серьезной беседы.
С большими кубинскими сигарами в зубах и бокалами вина в руках мы прошли на балкон, подальше от гостевого шума и суеты, уселись в скрипучие деревянные кресла и расслабились. Мы попивали прекрасный «Дон Периньон» тысяча восемьсот девяностого года, потягивали сигары, смотрели на величественные звезды, на огни далекого, но такого родного Нью-Йорка и мечтали.
Несмотря на разницу в возрасте в четырнадцать лет, мы были едины духом, мировоззрением и темпераментом. Любили одни и те же рок-группы, кинофильмы, машины, и нам нравился один и тот же тип женщин — спортивный, чертовски сексуальный и развратный.
Мы говорили о машинах, и вдруг Альберт предложил пройти к нему в гараж и взглянуть на его новое приобретение — новейшую «Ламборджини Диабло».
— Алекс, это дьявол на колесах, — расхваливал шикарную спортивную тачку хозяин. — У нее движок — пятьсот лошадок, шины «Пирелли», рулевая от «Макларен», это не тачка, а ракета, она сто километров набирает с места за четыре секунды. Завтра поедем на полигон, и я тебе дам прокатиться.
