— Как это?
— Я сегодня все равно собирался заехать к тебе.
— У меня было такое предчувствие, — сказал Боб.
— Я вернул твой зонтик.
Боб кивнул.
— Мог бы и собаку забрать.
Боб кивнул еще раз.
— Но не забрал.
Эрик некоторое время глядел на улицу, где понемногу редел утренний поток машин.
— Собака больше не вписывается в мои планы.
Эрик вдохнул прохладный утренний воздух, затем махнул рукой куда-то налево.
— Дашь мне десять тысяч.
— Что? — переспросил Боб.
— Десять тысяч долларов. К утру воскресенья.
— Где я возьму десять тысяч долларов?
— Достанешь.
— Откуда?
— Скажем, из сейфа в конторе Кузена Марва. Для начала можно посмотреть там.
Боб покачал головой:
— Это невозможно. Сейф с таймером.
— С таймером блокировки. Я знаю. — Эрик прикурил. Ветер подхватил пламя спички, оно обожгло ему пальцы, и он тряс рукой, пока не погасил огонь. Подул на пальцы, затем закурил. — Отключается в два пополуночи, и у тебя есть девяносто секунд, чтобы вынуть деньги из вмонтированного в пол сейфа, иначе он подаст два беззвучных сигнала, ни один из которых не пойдет на пульт полиции или охранной фирмы. Представь себе. — Эрик снова посмотрел на него, изумленно подняв брови, и затянулся сигаретой. — Я не жадный, Боб. Просто мне требуется начальный капитал для какого-нибудь дела. Мне не надо все, что лежит в сейфе, только десять кусков. Ты даешь мне десять кусков, и я исчезаю.
— Это же смешно.
— Значит, это смешно.
— Ты не просто врываешься в чужую жизнь и…
— Это и есть жизнь: кто-нибудь вроде меня приходит, когда ты не ждешь и не готов к встрече. Я сто семьдесят ходячих фунтов Конца Света, Боб.
— Должен быть другой способ, — сказал Боб.
Брови Эрика Дидса снова взлетели и опали.
— Ты лихорадочно перебираешь свои возможности, только это возможности для нормальных людей в нормальных жизненных обстоятельствах. Я ничего подобного не предлагаю. Мне нужны мои десять кусков. Ты добудешь их сегодня ночью, а завтра утром я заберу. Чтобы ты знал, в воскресенье Супербоула я поставлю все и точно выиграю. Так что завтра утром будь дома с десятью косыми наготове. Если их не будет, я вдоволь попрыгаю по голове этой потаскушки Нади, сверну ей шею и превращу ее лицо в кусок мяса. Потом я прибью собаку — камнем по башке. Посмотри мне в глаза и скажи, в чем я солгал, Боб.
Боб посмотрел ему в глаза. Не в первый раз в жизни и не в последний к горлу подступила волна тошноты при виде лика жестокости. Он с трудом удержался, чтобы его не вырвало прямо на Эрика.
— А ты, часом, не двинулся? — спросил Боб.
Эрик развел руками:
— Двинулся. Меня жестко отымели в тюряге, Боб. А ты забрал мою собаку.
— Ты чуть не убил щенка.
— Херня! — Эрик замотал головой так, словно сам в это верил. — Ты слыхал, что я сделал с Риччи Веланом, слыхал?
Боб кивнул.
— Тот парень был куском дерьма, — сказал Эрик. — Я его поймал: он клеился к моей девчонке, и — прости-прощай, Риччи. Почему я заговорил о нем, Боб? Просто, когда я разбирался с Риччи, у меня был подельник. И до сих пор есть. Вдруг ты задумаешь сделать со мной что-нибудь нехорошее? Тогда остаток своей недолгой жизни ты каждый день будешь гадать, придет ли он за тобой сам или стукнет полиции. — Эрик швырнул окурок на асфальт. — Что, Боб, есть еще вопросы?
Боб не проронил ни единого слова.
— Увидимся утром.
Эрик оставил его стоять на тротуаре, а сам вернулся в дом.
— Кто он? — спросил Боб Надю, пока они гуляли с Рокко по парку.
— Кто он такой? — уточнила Надя. — Или кто он мне?
На прошлой неделе вода в реке замерзла, но теперь лед с треском лопался и расходился. Рокко то и дело пытался поставить лапу на лед, и Боб то и дело одергивал его.
— Кто он тебе?
— Я же говорила. Мы когда-то встречались. — Надя пожала узкими плечами. — Парень, который рос со мной на одной улице. Сидел в тюрьме, возвращался. Бывал и в психушках. Говорят, это он убил Риччи Велана в девяностых.
— Другие говорят или он сам говорит?
Снова пожатие плечами.
— Это одно и то же.
— С чего бы ему убивать Риччи Велана?
— Я слышала, он хотел произвести впечатление на каких-то крутых парней со Стаутон-стрит.
— На банду Лео.
Надя посмотрела на Боба — ее лицо было белой луной под черным капюшоном.
— Такие ходят слухи.
— Значит, он плохой парень.
— Все плохие.
— Нет, — сказал Боб, — не все. Большинство людей нормальные.
— Правда? — Недоверчивая улыбка.
— Правда. Они просто наделают сначала каких-нибудь глупостей, а потом наделают еще больше глупостей, чтобы исправить первые, а потом все это становится их жизнью.
Надя шмыгнула носом и тут же засмеялась:
— И все, конец?
— Иногда да, конец. — Боб поглядел на темно-красную ниточку вокруг ее горла.
Надя заметила:
— Почему ты ни разу не спросил?
— Я же говорил: мне показалось, это будет невежливо.
— Невежливо? Да кто в наше время думает о манерах? — сказала Надя и улыбнулась.
— Никто, — предположил он.
В таком предположении было что-то трагическое; похоже, слишком многое из того, что и впрямь должно иметь значение в жизни, потеряло свое мес-то в очереди. Вот проснешься однажды утром, и окажется, что исчезло вообще все, как исчезли когда-то кассетные магнитофоны и бумажные газеты.
— Это был Эрик Дидс?
Надя покачала головой. Затем кивнула. Потом снова покачала головой:
— Он сделал со мной кое-что во время одного из своих… не знаю, как сказать, психиатры называют это «периодом обострения», кажется? Я не очень поняла. В то время у меня и без него хватало разных заморочек, и дело было не только в Эрике…
— Нет, в нем.
— …но он, конечно, стал последней каплей.
— Ты сама перерезала себе горло?
Надя несколько раз кивнула, отрывисто и быстро:
— Я была сильно под кайфом.
— Ты сама такое сделала?
— Канцелярским ножом. Знаешь, есть такие…
— О господи! Нет. То есть я видел такие ножи. — Боб повторил: — Ты сама такое сделала?
