— К Блоунгу и Ко, на улицу Мира. Мы сейчас получим деньги, Нелль, и прямо отнесем к мадам Марли. Не будет им случая оскорбить нас, моя милая. Мы еще не так низко упали, нет, нет, не так низко, чтобы обворовывать наших родных детей!
— Милый папа, не думайте об этом жестоком письме. Мне не хочется брать этих денег, когда я вспомню об этом. Не думайте об этом, папа.
Мистер Вэи покачал головой.
— Я подумаю об этом, моя милая, — отвечал он тоном грустного негодования — негодования честного человека, возмущающегося против жестокого клейма бесславия, — Я подумаю об этом, Элинор, Меня назвали вором — вором, Элинор. Этого, кажется, я не забуду.
Они вошли на улицу Мира. Джорджу Вэну была знакома контора банкира, потому что он обыкновенно получал свое месячное содержание от Блоунта и Ко. Он оставил Элинор внизу лестницы, а сам пошел в контору на первом этаже; через пять минут он воротился с пачкой банковых билетов в одной руке и со свертком наполеондоров в другой. Билеты приятно зашелестели на летнем воздухе, когда пи показал их своей дочери.
— Мы сейчас пойдем к мадам Марли, моя душечка, — сказал он весело, — И отдадим ей эти деньги, не теряя ни минуты. Им не будет предлога называть меня вором, Элинор. Ты напишешь к твоей сестре после обеда, душечка, и скажешь ей, что я даже и не пытался обворовать тебя. Я думаю, что ты обязана это сделать для твоего бедного старого отца.
Дочь Джорджа Вэна с любовью уцепилась за его руку, нежно и с умоляющим видом, смотря ему в лицо.
— Милый папа, как вы можете говорить такие вещи! — вскричала она, — Я напишу мистрис Баннистер, что она была очень жестока и что ее оскорбительное письмо заставино меня возненавидеть ее противные деньги. Но, милый папа, как вы можете говорить о том, что вы обворовываете меня! Если эти деньги действительно мои — возьмите их, возьмите все, если… если… вы должны кому-нибудь, кто надоедает вам. Я могу воротиться в Брикстон и завтра же зарабатывать себе хлеб, папа. Мисс Беннетт и мисс Лавиния сказали мне это перед моим отъездом. Вы не знаете, как они начали находить меня полезной для младших учениц. Возьмите эти деньги, милый папа, если они вам нужны.
Вэн обернулся к своей дочери почти с трагическим негодованием.
— Элинор, — сказал он. — Неужели ты так мало меня знаешь, что можешь оскорблять подобным предложением? Нет, если бы я умирал с голода, я не взял бы этих денег. Разве я до того упал и до того унизился, что даже дитя, которое я люблю, обратилось против меня в моей старости?
Рука, державшая банковые билеты, задрожала от волнения, когда старик это говорил.
— Папа, милый, — умоляла Элинор — Право, право, я не имела намерения оскорбить вас.
— Я не хочу больше слышать об этом, Элинор, — отвечал Вэн, выпрямившись с достоинством более приличным, чем старомодный сюртук старика, — Я не сержусь на тебя, моя милочка, я только оскорблен, я только оскорблен. Дети мои никогда меня не знали, Элинор, никогда меня не знали. Пойдем, моя милая.
Вэн оставил спой трагический вид и направился на улицу Сснт-Онорэ взять перчатки, которые он отдавал чистить. Он положил перчатки в карман и воротился на улицу Кастильон, смотря на извозщичьи экипажи дорогого. Он выбрал самого щегольского извозчика, медленно проезжавшего мимо.
Он выбрал очень новый и блестящий экипаж, и Элинор легко прыгнула в коляску и расправила свое кисейное платье па подушках. Прохожие с восторгом смотрели на улыбающуюся англичанку в белой шляпке с венцом блестящих волос.
— В лес, — сказал Вэн, садясь возле дочери.
Он купил крошечный букет для своей, петлицы близ церкви св. Магдалины, выбрал пару белых лайковых перчаток и старательно натянул их на свои красивые руки. Он был теперь такой же щеголь, как в те дни своей молодости, когда принц-регент и Бруммель были его образцами.
Поездка по площади Согласия и по Елисейским Полям доставила чрезвычайное удовольствие Элинор Вэн, но ей еще было приятнее, когда легкая коляска катилась но одной из аллей Булонского леса, где зеленые листья дрожали на траве и вся природа ликовала под безоблачным августовским небом. Может быть, день был несколько жарок, но Элинор была слишком счастлива для того, чтобы помнить об этом.
— Как приятно быть с вами, милый папа, — сказала она— И как бы мне хотелось не вступать в эту школу. Я Пыла бы так счастлива в этой маленькой квартире над лавкой мясника, я могла бы ходить учить по утрам детей каких-нибудь французских семейств: я не могла бы стоить мам многого, пана.
Мистер Вэн покачал головой.
— Нет, нет, моя душа. Твое воспитание надо окончить. Чачем тебе быть менее образованной твоих сестер? Ты ынмешь такое же блестящее положение, какое занимали ими, душечка, а может быть, и лучше. Ты видела меня, когда надо мной нависла туча, Элинор, но ты еще увидишь солнце. Ты вряд ли узнаешь своего старого отца, моя Педпая девочка, когда увидишь его в таком положении, какое он привык занимать — да, привык занимать, моя милая. Эта дама, к который мы едем, мадам Марли, она но помнит, душа моя. Она может сказать тебе какого рода человек был Джордж Вэн двадцать пять лет тому назад.
Дом, в котором содержательница модного пансиона, окончившая воспитание старших дочерей Джорджа Вэна, еще принимала, учениц, была вилла с белыми стенами, спрятавшаяся в одной из аллей Булонского леса.
Маленькая наемная коляска остановилась перед калиткой садовой стены и на зов кучера явилась привратница.
К несчастью, она сказала, что барыни нет дома. Помощницы дома и будут рады принять барина и барышню.
— Может быть, это будет все равно, — намекнула привратница. Барин отвечал, что это не все равно, что он должен видеть мадам Марли. Какая неудача! Мадам Марли, так редко выезжавшая из пансиона, поехала сегодня в Париж устроить свои дела и не воротится до вечера.
Вэн оставил свою карточку, написав на ней несколько слов карандашом, что он приедет в два часа на следующий день, и коляска повернула назад к Парижу.
— Будь свидетельницей, Элинор, — сказал старик. — Будь свидетельницей, что я хотел заплатить эти деньги немедленно по получении их. Будь так добра — упомяни об этом в твоем письме к моей старшей дочери.
Он все это время держал билет в руке, как бы с нетерпением желая передать их содержательнице пансиона, но теперь положил их в карман. Я думаю, что ему даже приятна была мысль удержать эти деньги у себя на сутки. Это были деньги не его, по одно обладание ими внушало ему приятное чувство важности; весьма вероятно, что он мог иметь случай показать эти банковые билеты кому-нибудь из своих знакомых. К несчастью, для этого одинокого старика, его парижские знакомые были довольно низкого и не весьма почтенного калибра и, следовательно, на них мог сделать впечатление вид ста двадцати пяти наполеондоров и пачки банковых билетов.
Был четвертый час, когда Вэн с дочерью были у Палэ-Ройяля и кучер потребовал платы за два часа с половиной. Старик разменял первый из шести наполеондоров у перчаточника и в кармане его жилета было мелкое серебро, так что извозчику тотчас заплатили, и Элинор вошла в Палэ-Ройял, в этот эдем дешевых вещиц и обедов под руку с отцом.
