Элинор глядела на лицо молодого человека. Оно имело выражение какой-то смелой беззаботности, которая казалась почти свойственна ему, но это не было лицо счастливого человека.
Лора Мэсон только одна разговаривала во время этой поездки в Толльдэль. Язык этой молодой девицы болтал беспрестанно очень мило, но ни о чем особенно. Полевые цветы на изгородях, легкие облака на летнем небе, красный мак в желтеющей пшенице, шумная курица на краю пруда, косматые лошади, смотревшие через забор фермы — каждый предмет, одушевленный и неодушевленный, между Гэзльудом и Толльдэлем подвергался замечаниям мисс Мэсон. Ланцелот Дэррелль взглядывал на нее время от времени с выражением удовольствия, а иногда даже заговаривал с ней, но потом тотчас погружался в полупрезрительное, полуугрюмое молчание.
Монктон принял своих гостей в длинной, низкой библиотеке, выходившей окнами в запущенный сад, эта темная комната затемнялась еще тенью от вьющихся, чужеядных растений, нависших над узкими окнами. Но серьезный хозяин дома особенно любил эту комнату. Тут сидел он в длинные одинокие вечера, которые он проводил дома. Гостиная на нижнем этаже, открывались только в те редкие случаи, когда нотариус принимал в своем доме старинных друзей или блестящих клиентов, которые были рады поохотиться с неделю в лесистых окрестностях Приората.
Ни Лора, ни Элинор не пришли в энтузиазм от картины Рафаэля, которая, по мнению девушек, представляла какой-то угловатый и не совсем приятный тип женской красоты, но Ланцелот Дэррелль вступил с хозяином в художественное рассуждение, продолжавшееся до тех пор, пока седой буфетчик нотариуса, толстый и исполненный достоинства человек, служивший еще отцу Джильберта Монктона, не доложил, что завтрак подан. Говорили, что этот буфетчик знал лучше историю своего господина, чем самые короткие друзья Джильберта.
Было около трех часов, когда кончился завтрак и все общество отправилось предпринять нашествие на Уд-лэндс. Ланцелот Дэррелль вел под руку мать, а обе девушки шли позади с нотариусом.
— Вы, кажется, никогда не видали мистера де-Креспиньи, мисс Винсент? — сказал Джильберт Монктон, когда они вышли из железной калитки на узкую тропинку, извивавшуюся по лесу.
— Никогда! Но я очень желаю его видеть.
— Почему это?
Элинор колебалась. Она вечно должна была вспоминать свое присвоенное имя и ложь, которой она покорилась, из уважения к гордости своей сестры. К счастью, нотариус не дождался ответа на свой вопрос.
— Морис де-Креспиньи странный старик, — сказал он, — очень странный. Я иногда думаю, что Ланцелот Дэррелль обманется в ожидании и его тетки также.
— Обманется в ожидании!
— Да, я очень сомневаюсь, чтобы эти старые девы или их племянник, получили богатство Мориса де-Креспиньи.
— Но кому же он его оставит?
Нотариус пожал плечами.
— Не мне отвечать на этот вопрос, мисс Винсент, — сказал он, — Я только рассуждаю по своим соображениям, совершенно не зная фактов. Если бы я был нотариусом де-Креспиньи, я не имел бы права говорить даже этого, но так как не я его нотариус, я могу свободно рассуждать об этом деле.
Монктон и Элинор были одни в это время, потому что Лора Мэсон упорхнула вперед и разговаривала с Ланцелотом Дэрреллем. Лицо нотариуса помрачнело, когда он смотрел на Лору и молодого человека.
— Вы помните, что я сказал вам вчера, мисс Винсент? — спросил он после некоторого молчания.
— Все помню.
— Я очень боюсь влияния этого красивого лица на мою бедную легкомысленную питомицу, я удалил бы ее от этого влияния, если бы мог, но куда же я ее дену? Бедняжка! — ее уже довольно таскали из места в место. Она, кажется, счастлива в Гэзльуде, очень счастлива с вами?
— Да, — откровенно отвечала Элинор, — мы очень любим друг друга.
— И вы все согласитесь сделать для ее пользы?
— Все на свете.
Монктон вздохнул.
— Вы можете принести ей пользу только в одном отношении, — сказал он тихо, как бы говоря скорее сам с собой, чем с Элинор, — а между тем…
Он не закончил своей фразы, но шел молча, потупив глаза в землю. Он только время от времени поднимал голову и прислушивался с тревожным выражением к оживленному разговору Ланцелота и Лоры. Таким образом шли они по тенистому лесу, где только полет фазана и веселые звуки голоса Лоры нарушали тишину.
За лесом, на вершине невысокого холма, стояла низкая и белая вилла — дом большой и прекрасный, но выстроенный в современном вкусе и по красоте и величию гораздо ниже Толльдэльского Приората.
Это был Удлэндс, дом, который Морис де-Креспиньи выстроил для себя двадцать лет тому назад, дом так ревниво охраняемый двумя незамужними племянницами больного.
Монктон посмотрел па часы, когда он и Элинор догнали мистрис Дэррелль.
— Половина четвертого, — сказал он, — мистер де-Креспиньи обыкновенно катается в кресле в это время. Вы видите, я знаю обычаи цитадели и, следовательно, знаю как произвести нечаянное нападение. Если мы пройдем через парк, мы непременно с ним встретимся.
Он повел общество к калитке, запертой защелкой, и все вошли во владения де-Креспиньи.
Сердце Элинор Вэн сильно билось: она готовилась увидать старого и дорого друга ее отца, того друга, к которому его не допускали, к которому ему воспрещено было обратиться в час его крайности.
«Если бы мой бедный отец мог написать к де-Креспиньи и просить его помочь ему, когда он проиграл эти сто фунтов, может быть, он был бы спасен от жестокой смерти», — думала Элинор.
Счастье благоприятствовало посетителям. В тенистой аллее, расстилавшейся с одной стороны холма, они встретили старика и обеих сестер. Старые девы шли с каждой стороны дядиного кресла, выпрямившись с грозным видом, как гренадеры.
Морис де-Креспиньи казался двадцатью годами старее свеого расточительного друга. Его склоненная голова слабо выдавалась вперед. Тусклые глаза казались слепы. Дряхлая рука лежала на кожаном фартуке кресла и дрожала, как лист от осеннего ветра. Тень приближающейся смерти как будто уже порхала над этим слабым существом.
Обе старые девы встретили свою сестру не весьма дружелюбно.
— Эллен! — воскликнула мисс Лавиния, старшая. — Какое неожиданное удовольствие! И Сюзанна, и я, мы обе рады тебя, видеть, но так как это один из самых худших дней нашего милого больного, твое посещение сегодня очень некстати. Если бы ты написала и уведомила нас, что ты будешь…
— Вы захлопнули бы передо мною дверь, — решительно сказала мистрис Дэррелль. — Пожалуйста не притворяйся вежливой ко мне, Лавиния. Мы прекрасно понимаем друг друга. Я пришла сюда задним входом, я знала, что меня не пустят в парадную дверь. Ты хорошо караулишь, Лавиния, и я должна похвалить твое терпение.
Вдова подошла к креслу дяди, другие остались позади. Смело шла она на битву со своими сестрами, храбро сражаясь за своего обожаемого сына, который, казалось, был слишком равнодушен и нерадив, чтобы заботиться о своих интересах.
