Ланцелот Дэррелль, пробыв не более двух недель в Гэзльуде, объяснился уже в любви своей компаньонке мисс Мэсон. Молодые люди все это время часто бывали вместе; они блуждали по зеленым лугам окрестностей Гэзльуда и в тенистых рощах Толльдэльского Приората или на горах, обвеваемых свежим ветром, которые окружали дом нотариуса и служили ему защитой. В надежде на союз между Ланцелотом и воспитанницей Джильберта Монктона, мистрисс Дэррелль должна была покориться необходимости такого сближения и с компаньонкой богатой наследницы.
«Верно же Ланцелот не будет настолько сумасброден, чтоб положить преграду моим планам для его будущности, — думала заботливая мать. Не может быть, чтоб мне не удалось склонить его руководствоваться своею собственною выгодою. Джильберт Монктон должен предполагать вероятным, что между Ланцелотом и Лорою может возникнуть любовь. Он не оставлял бы молодой девушки у меня, если б не был готов на подобное событие, и расположен изъявить согласие на их брак. Мой сын, конечно, беден, но натариус знает, что его ожидает богатое наследство».
Пока мать размышляла таким образом о возможностях к улучшению судьбы ее сына, молодой человек смотрел на жизнь очень легко, он проводил все утро перед своим мольбертом и, изнуряя себя отчасти излишним трудом, все послеобеденное время посвящал прогулкам по окрестностям с двумя девушками.
Лора Мэсон наслаждалась полным счастьем в обществе этого нового, блистательно одаренного собеседника. Она была очарована, совершенно увлечена небрежной болтовней мистера Дэррелля, которая казалась очень остроумна, глубокомысленна, саркастична и красноречива несведущей молодой девушке. Она восхищалась им, влюбилась в него и надоедала бедной Элинор очень откровенным воспеванием похвал предмету своей любви.
— Ведь я знаю, Элинор, что влюбиться в кого-нибудь прежде7 чем тебя полюбят, очень отважно, очень безнравственно, даже просто ужасно! — говорила молодая девушка не очень изысканным языком. — Но он так красив собою, так умен! Я не думаю, чтоб кому-нибудь на свете было возможно не влюбиться в него.
Можно было предположить, что воспитанница Монктона скорее находила наслаждение в безнадежности своей любви. Однако ж чувства, которые таились в ее сердце, едва ли согласовались вполне с теми надеждами на будущее, с тем взглядом на отношения к предмету ее любви, которые она высказывала Элйнор. Мисс Вэн была с нею терпелива и ласкова, выслушивала ее ребяческую болтовню и со страхом думала о той минуте, когда для неопытной молодой девушки настанет внезапное пробуждение от розовой мечты.
— Я не желаю выходить за него замуж, как вам известно, Элинор, — говорила мисс Мэсон, — я только желаю, чтоб мне было позволено его любить. Помните рассказ о германском рыцаре, который не спускает глаз с окна кельи его возлюбленной, утраченной для него навсегда в монастырских стенах? Я могла бы весь век жить вблизи его и довольствоваться возможностью видеть его иногда, даже тем только, чтоб слышать звук его голоса, если бы нельзя было его видеть. Мне хотелось бы ходить одетой мальчиком, быть его пажом и рассказать ему когда-нибудь мою собственную историю.
Припоминая свое обещание Джильберту Монктону, Элинор пробовала иногда останавливать поток сентиментальной болтовни Лоры.
— Я знаю, как ваша любовь поэтична, я уверена и в том, что ойа очень искренна, моя душечка, — говорила она, — но вполне ли мистер Дэррелль достоин всей этой траты чувств, как вы полагаете? Мне так иногда кажется, что мы грешим, тратя таким образом наши лучшие чувства. Предположите, например, что вы встретились бы с человеком, вполне настолько же заслуживающим любовь, как и Ланцелот Дэррелль, но предположите, что он любил бы вас со всей преданностью души: не пришлось ли бы вам раскаиваться, бросая взгляд на прошлое, в том, что вы потратили самые свежие чувства вашего сердца на человека, который…
— Вовсе не заботится обо мне, — вскричала Лора почти со слезами, — Вы это хотели сказать, Элинор Винсент? Вы л им хотите сказать, что он ко мне совершенно равнодушен. Вы жестоки, в вас нет сердца, вы не любите меня ни на каплю.
И молодая девушка жаловалась на свое разочарование, плакала над жестокостью своей судьбы точно так же, как бы плакала, несколько лет тому назад, прося новой игрушки.
Было знойное утро августа месяца, когда Ланцелот Дэррелль объяснился в любви Элинор Вэн. Обе девушки служили ему моделями для одной картины, в которой Элинор была Розалиндой, а Лора — Челией, они составляли прехорошенькую группу. Розалинда была в женском платье, а не в костюме цвета серого с зеленым, в котором обыкновенно ездила по лесам. Художник избрал сцену, когда Челия обещает своей кузине разделять ее изгнание.
Картина назначалась на выставку академии и должна была положить первое основание богатству мистера Дэррелля. Лору вдруг вызвали из комнаты для какого-то важного совещания с модисткою из Уиндзора, и Ланцелот остался наедине с Элинор.
Молодой человек продолжал некоторое время свою работу, потом, бросив кисть с жестом нетерпения, он подошел к окну, возле которого Элинор сидела на возвышении, драпированном потертым шерстяным штофом красного цвета.
— Как вы полагаете, будет ли моя картина иметь успех, мисс Винсент? — спросил он.
— О, да, я думаю, я надеюсь, но я не судья в этом деле, как вам известно.
— Почему же ваше суждение хуже суда публики? — возразил с некоторым нетерпением Ланцелот. — Конечно, критики постараются мета отделать — я в этом уверен, но я на них и не рассчитываю для покупки моей картины. Без сомнения, они станут обвинять меня в недостатке тщательной отделки, найдут, что я неестественен, холоден, сух, беден в композиции и держусь сероватого колорита, а по моему мнению, лучшая картина та, которая хорошо продается… Как вы об этом думаете, мисс Винсент?
Элинор подняла немного брови и посмотрела на него с удивлением; этот далеко невозвышенный взгляд оскорблял ее понятие о достоинстве искусства.
— Кажется, вы находите мои чувства низкими и корыстолюбивыми, — сказал художник, перетолковывая выражение ее лица, — но я уже пережил романтическую эпоху моей жизни, или, по-крайней мере, часть моего романа, я не испытываю очень сильной жажды к величию в отвлеченном. Я просто стремлюсь к приобретению денег. Нужда в деньгах побуждает людей ко всем возможным сумасбродствам, иногда даже завлекает их далее — до рубежа, отделяющего сумасбродство от порока.
При этих словах лоб молодого человека вдруг омрачился, он замолк на несколько минут и, отводя взор от своей собеседницы, по-видимому, устремил его бессознательно в открытое окно.
Слова Джильберта Монктона внезапно представились уму Элинор: «В жизни Ланцелота Дэррелля есть тайна», — говорил нотариус «тайна, относящаяся к его пребыванию в Индии». Элинор спрашивала себя, не об этой ли он тайне размышляет? Но лицо живописца прояснилось почти так же внезапно, как омрачилось. Быстрым движением он откинул назад голову, как будто он этим внезапным движением сбросил со своих плеч какую-нибудь воображаемую тягость.
— Я стремлюсь к приобретению денег, мисс Винсент, — повторил он, — Искусство в пределах отвлеченного, без сомнения, очень возвышенно. Я вполне верю, что мог существовать художник, который заколол кинжалом натурщика, чтоб уловить агонию смерти для своей картины распятия, а я, видите ли, я нахожусь вынужденным подчинять искусство моим личным потребностям, потому что я должен зарабатывать деньги для себя самого и для моей жены, Элинор. Быть может, я мог бы жениться и на богатой, 1го выбор мой пал на бедную. Как вы думаете, Элинор, примет ли мою любовь девушка, которую я избрал? Согласится ли она разделить со мной сомнительную будущность, которую я могу ей предложить? Достанет ли у нее твердости на то, чтоб решиться разделять участь человека, суждено которому бороться с своею судьбою?
