— Вы, верно, презираете меня за этот поступок, мисс Винсент? — сказала мистрис Дэррелль, поясняя себе таким образом молчание молодой девушки, — но, может быть, настанет время, когда и вы, в свою очередь, узнаете мучительные заботы матери, те неусыпные попечения, ту неутомимую бдительность, лихорадочные всепоглощающие опасения, которые может испытывать только мать. Если когда-нибудь наступит для вас подобное время, вы почувствуете себя способной мне простить и вспомните обо мне с состраданием. Я не жалуюсь на сына, я никогда не жаловалась на него, но я страдаю — о, как я страдаю! Как мне больно видеть, что он не занимает никакого положения в свете, что он презираем людьми, счастливыми успешно пройденной каррьерой! Тяжело видеть его с бесполезно утраченной молодостью в прошедшем и бесцветным будущим впереди! Я люблю его, но не заблуждаюсь на его счет. Время заблуждений давно прошло. Сам он никогда не приобретет ни богатства, ни счастья. Ему остаются только два способа: наследовать состояние дяди или сделать богатую партию. Я говорю с вами очень откровенно, мисс Винсент, как видите, и надеюсь, что вы мне ответите такою же откровенностью. Любите ли вы моего сына?
— Милостивая государыня, мистрис Дэррелль, я…
— Вы не хотели отвечать ему… прошу вас отвечать мне. Все счастье его будущности зависит от вашего ответа. Я знаю, ему представляется возможность жениться на богатой девушке, которою он любит: ее состояние доставит ему то положение в свете, которое он должен занимать. Будьте великодушны, мисс Винсент, я прошу вас сказать только правду. Я не многого прошу от вас. Любите ли вы моего сына, Ланцелота Дэррелля? Любите ли вы его всем сердцем и душою, как люблю я?
Элинор вдруг подняла голову, прямо посмотрела в лицо вдовы и гордо произнесла:
— Нет, не люблю!
— Благодарю Бога за это! Даже если бы вы его любили, и то не остановило бы меня: я стала бы умолять вас пожертвовать собою для его счастья. Теперь же я обращаюсь к вам с моею просьбою, не колеблясь ни минуты. Согласитесь ли вы оставить этот дом? Согласитесь ли вы оставить мне моего сына с теми способами на успех, на которые я могу рассчитывать, чтоб устроить его будущность?
— Я уеду, мистрис Дэррелль, — отвечала Элинор серьезно, — может быть, до сегодняшнего дня мне казалось… я воображала… что… я хочу сказать, что мне льстило внимание вашего сына и, может быть, я думала, что я любила его немного, боязливо произнесла молодая девушка вполголоса. — Но теперь я вижу ясно, что я заблуждалась. Искренность и сила вашей привязанности, может быть, открыли мне глаза на ложность и непрочность моей любви. Я помню, как любила отца — при этих словах глаза Элинор наполнились слезами и, припоминая мои чувства к нему, я убеждаюсь, что никогда не любила мистера Дэррелля.
Гораздо лучше для меня уехать. Конечно, мне жаль расстаться с Лорою, жаль расстаться с Гэзльудом; я была здесь очень счастлива — слишком счастлива, быть может! Письмом я извещу вашего сына, что уезжаю отсюда по собственному желанию.
— Благодарю вас, моя милая, — сказала вдова с чувством. — Мой сын очень сурово обошелся бы со мною, имей он только подозрение, что я своим влиянием лишила его удовлетворения какой-нибудь фантазии. Что это чувство, подобно всем другим его чувствам, не будет вечно — в этом я уверена, я знаю его слишком хорошо. Я знаю, он будет раздосадован, оскорблен вашим отъездом, но это не разобьет его сердце — поверьте мне.
— Я желала бы уехать немедленно, мистрис Дэррелль, — сказала Элинор, — мне будет легче уехать тотчас же. Я могу возвратиться в Лондон к моим друзьям. Я накопила немного денег, пока жила с вами, я не возвращаюсь к ним совершенно без всяких средств.
— Вы великодушная девушка, девушка с благородным сердцем. Моя обязанность позаботиться о том, чтобы доставить вам по крайней мере такое же пристанище, какое вы имели здесь. Я не настолько эгоистка, чтобы забывать, какой жертвы я требую от вас.
— Так вы позволяете мне уехать тотчас? Мне не хотелось бы видеть Лору и прощаться с нею. Мы так полюбили друг друга. У меня никогда не было сестры, то есть никогда такой, а Лора была для меня точно сестра. Позвольте мне уехать потихоньку, не видевшись с нею, мистрис Дэррелль. Я напишу ей из Лондона и в письме прощусь с нею.
— Делайте, как вам угодно, моя милая, — отвечала вдова. — Я довезу вас до Уиндзора вовремя, чтобы успеть к четырехчасовому поезду и вы засветло будете в Лондоне. Теперь я пойду посмотреть, что делает Ланцелот. О, если бы он только подозревал!
— Он ничего не узнает прежде чем я буду уже далеко! — воскликнула Элинор. — Теперь второй час, мистрис Дэррелль, мне надо уложить свои вещи. Нельзя ли вам, под каким-нибудь предлогом удержать при себе Лору, чтобы она не входила в мою комнату? Если она войдет, то все отгадает.
— Да-да, я пойду и буду за всем наблюдать, я все устрою.
Мистрис Дэррелль поспешно удалилась, предоставляя Элинор свободу обдумывать внезапную перемену в ее положении. Молодая девушка вытащила из угла просто меблированной комнаты один из своих чемоданов и села на него в довольно грустном расположении духа, размышляя о неожиданном переломе в ее жизни. Еще раз она находила себя вынужденной расстаться с прошедшим и начать новую жизнь.
— «Неужели я никогда не будут знать отдыха? — думала она. — Я так привыкла к этому месту. Конечно, мне будет приятно увидаться опять с синьорою и Ричардом, но Лора, но мистер Монктон, будут ли они скучать обо мне?..»
В три часа пополудни все приготовления Элинор были закончены, чемоданы уложены и сданы на руки фактотума Гэзльуда, которому поручено было позаботиться о их верной доставке к багажному поезду после отъезда молодой девушки. Ровно в три часа мисс Винсент заняла свое место возле мистрис Дэррелль в низеньком плетеном кабриолете. Вследствие благоприятного стечения обстоятельств, отъезд молодой девушки никем не был замечен. Лора Мэсон совершенно изнемогла от сильного напряжения умственных способностей во время продолжительного совещания с модисткою, она бросилась на софу в гостиной, вылив полсклянки одеколона на свой тоненький носовой платок. Измученная понесенными трудами, убаюкиваемая летним зноем, молодая девушка погрузилась в тяжелый сон, продлившийся около трех часов. Ланцелот Дэррелль вышел из дома почти немедленно после сцены в его мастерской, он ушел, не сказав ни слова о том, куда намерен идти и когда предполагает вернуться.
Вследствие всего этого маленький экипаж, спокойно отъехал от ворот Гэзльуда, и Элинор рассталась с домом, в котором прожила около года, так незаметно, что никто не вздумал осведомиться о причине ее отъезда.
Во время переезда до Уиндзора мистрис Дэррелль и ее спутница поменялись немногими словами. Элинор была погружена в глубокую думу. Покидая Гэзльуд, она не испытывала сильной грусти, но в душе ее было уныние и какое-то чувство одиночества при мысли о том, что она, как странница на этом свете, не имеет никаких настоящих прав на кого бы то ни было, никакого настоящего права на отдых где бы то ни было. Пока она размышляла таким образом, они въехали в Уиндзор. Они уже оставили за собою парк и въезжали в ворота у подножия горы. Они взъехали на гору и были уже на главной улице у замка, как вдруг мистрис Дэррелль воскликнула, пораженная удивлением:
