А Элинор все стояла, устремив на нее неподвижный взор, который обе старые девы принимали за обманутое ожидание по поводу духовной: их умы всегда следовали по привычной колее. Наконец Элинор, сделав усилие, чтоб победить свое волнение, сказала почти спокойно:
— Поверьте мне, я не имею ни малейшего желания получить наследство. Мне очень, очень жаль, что он умер, потому что я должна была ему нечто сообщить, нечто очень важное. Мне следовало давно это сделать, а я была так боязлива, так безумна, что все ждала.
Последние слова она произнесла не для этих дам, а собственно для себя, и потом после некоторой паузы, она медленно продолжала:
— Надеюсь, что ваш дядюшка оставил наследство вам, мисс Лавиния, и вашей сестре. Дай Бог, чтоб он это сделал.
К несчастью, старые девы были в таком расположении духа, что на все обижались. Страшная пытка ожидания и неизвестности изгрызла сердце старых наследниц и научила их ненавидеть и подозревать всех, кто попадался им на дороге. В эту ночь им казалось, что из-под земли должны выскочить соперники, чтобы оспаривать их права на наследство.
— Чувствительно благодарим за ваши добрые желания, мистрис Монктон, — сказала мисс Сара с кислой вежливостью, — и по достоинству оцениваем вашу любезную искренность. Добрый вечер!
При этом слове дворецкий отворил дверь с торжественной почтительностью, пока обе старухи выпроваживали Элинор из дома. Дверь затворилась за нею, и она медленно и рассеянно спускалась с крыльца ошеломленная быстрым окончанием своих ожиданий.
«Умер! — восклицала она полушепотом, — умер! Я никак не хотела верить, что он мог так скоро умереть! Я все ждала и обдумывала, когда придет время говорить, когда он в состоянии будет поверить мне — и вот теперь он умер, и я потеряла всякую надежду отомстить за смерть моего бедного отца! Закон не может обвинить Ланцелота, но этот старик имел право наказать его, и он воспользовался бы этим правом, когда я рассказала бы ему всю историю смерти его друга. Я не сомневаюсь в том, что Морис де-Креспиньи с нежностью любил моего отца».
Вдруг Элинор остановилась на ступеньке, как будто стараясь припомнить, не надо ли еще чего-нибудь сделать.
Нет, ничего не надо. Единственный случай посылала ей судьба для осуществления целей, но и этот случай потерян. Ей ничего не оставалось более делать, как возвратиться домой и спокойно дожидаться чтения духовной, по которой Ланцелот окажется — а может быть, и нет — законным наследником богатого состояния деда своего.
Но тут она вспомнила рассказ Ричарда о посещении Уиндзора и о наблюдениях его за встречею Ланцелота с писарем. Ричард был убежден, что наследство, наверное, достанется кому-нибудь другому, только не Ланцелоту, а поступки последнего после этой встречи только подтверждали догадки Ричарда. Следовательно, тут не могло быть сомнения, что по духовной, написанной Лауфордом и при которой Монктон был свидетелем, Морис де-Креспиньи лишал наследства Ланцелота Дэррелля. Покойник говорил о каком-то долге, который ему следует исполнить. Вероятно, он этим намекал на двух племянниц, посвятивших себя ему на служение и на вознаграждение, которое они заслужили своей преданностью. Такие преданные сиделки обыкновенно заслуживают достойную награду за смой труды, почему же и тут не вышло бы того же?
Но, с другой стороны, надо и то взять, что старик был своенравен и причудлив. Его нервы были сильно раздражены продолжительной болезнью. Как часто ночью, когда сон бежал от него, он раздумывал о распоряжениях своим богатством, желая, без сомнения, сделать все это к лучшему! Известно, что он несколько раз делал духовные и потом сжигал их, когда на него находило дурное расположение духа. Много у него было времени, чтобы изменять свои последние желания. Очень легко мог он уничтожить и ту духовную, которая была подписана Монктоном, и написать другую в пользу Ланцелота.
В этом раздумье Элинор все еще стояла на широкой ступеньке, положа руку на железную решетку, — наконец, с глубоким вздохом отошла от парадного подъезда.
Глава ХLII. ПРИ ПОКОЙНИКЕ
Комнаты, занимаемые Морисом де-Креспиньи, находились на заднем фасаде и Элинор, возвращаясь по той же дороге, по которой пришла, могла еще раз взглянуть на окна, выходившие в сад и шпалерник.
Элинор остановилась под вечно зелеными соснами, осенявшими своею густою тенью дом. Венецианские створчатые ставни были опущены снаружи окон той комнаты, где лежал покойник, яркий свет был виден сквозь решетки.
«Бедный старик! — сказала Элинор, грустно заглянув в его комнату. Как он был всегда добр ко мне! Как мне жаль его!»
Деревья, стоявшие сплошною стеной по обеим сторонам окон, представляли надежную защиту, позади которой шесть человек могли безопасно спрятаться в такую темную февральскую ночь. Несколько минут Элинор шла около этого забора, пока вышла на маленькое место, выложенное дерном, которое по своему крошечному размеру едва ли заслуживало названия лужайки.
Медленно шла Элинор отчасти от того, что растрогана была нежным сожалением о покойном друге, отчасти же от нерешимости, овладевшей ею с той минуты, когда узнала она о его смерти, вдруг она остановилась, потому что услышала шорох как раз возле себя. На этот раз не было уже никакого сомнения, за шорохом последовал тихий, сдержанный шепот, но в царствовавшей кругом тишине слова ясно доносились до слуха Элинор, которая немедленно узнала голос Бурдона.
— Решетки спущены, но не заперты, — прошептал француз, — шоп агш, судьбы нам благоприятствуют!
Он был в двух шагах от Элинор, но она была закрыта густым кустарником. Вероятно, спутником его был Ланцелот, в этом тоже не могло быть сомнения. Но зачем они сюда попали? Верно, Ланцелот не знает еще о смерти своего деда и намерен прокрасться к нему, обманув бдительность своих старых теток?
А между тем двое друзей все ближе подкрадывались к окнам спальной, тихо со всеми предосторожностями, подвигались они, но все же производили шелест, цепляясь за ветки. Неподвижно, притаив дыхание, стояла Элинор, прижавшись к темной стене.
Была минута, когда Ланцелот со своим другом так близко стояли подле нее, что она слышала их торопливое дыхание так же ясно, как и свое. Француз чуть-чуть приподнял венецианскую решетку и осторожно заглянул в это узкое отверстие.
— Тут только сидит старуха, — шепнул он, — совсем седая и почтенного вида старуха, кажется, она спит. Загляните-ка, mon ami, и скажите кто она.
Говоря это, Бурдон отодвинулся, дав место Ланцелоту, который повиновался своему сообщнику, но угрюмо и неохотно, что делало еще разительнее его сходство с угрюмым господином на парижском бульваре.
— Кто же это? — шепнул француз, когда Ланцелот, наклонившись вперед, заглядывал в окно.
— Мистрис Джепкот, ключница деда.
— Кто она, друг или враг вам?
— Должно быть, друг. Я знаю, что она ненавидит моих старых теток и готова скорее служить мне, чем им.
— Хорошо. Мы не станем поверять наших тайн мистрис Джепкот, но все же лучше знать, что она дружески расположена к нам. Но послушайте, mon ami, нам непременно надо достать ключ.
