— Для леди Лисль, — сказал он, — я готов сделать все, но для этого чучела…
Он закончил свою фразу энергичным ругательством и, садясь в омнибус, сказал во всеуслышание; «Я умываю руки, и будь что будет. Он хуже и несноснее всех прочих англичан!»
Так он и уехал, предоставив баронету самому проверять счета в гостиницах и болтать разный вздор со слугами ресторанов.
Что в это время делала Оливия, не привыкшая скрывать свои мысли и чувства? Страдала ли она, когда человек, которому она клялась в любви и послушании, доходил до такой степени самодурства, что даже самые вежливые хозяева гостиниц не могли удержаться, чтобы не выказать ему своего отвращения? Все эти безобразия не трогали ее: Оливия с ледяным равнодушием смотрела на выходки мужа. Будь баронет собакой, надоедавшей всем, то она и тогда, наверное, сочла бы себя обязанной извиниться за его поведение. Но он был человеком — или считался им, и молодая женщина никогда не выказывала чувства удивления, досады или грусти; ее презрение к мужу было настолько сильным, что она притворялась, будто не слышит его и не видит. Когда ему приходила фантазия идти наперекор желаниям жены, она не жаловалась, но упорно настаивала на своем. А так как сэр Руперт и физически был послабее ее, она таскала его по всевозможным картинным галереям до тех пор, пока он не падал от усталости. Леди Лисль вызывала общее восхищение, и это обстоятельство было очень приятно пустому и тщеславному сэру Руперту Лислю.
— Не жалейте моих денег, дорогая Оливия, — сказал он ей однажды. — Бросьте их в окно, если это вам нравится! Этого добра у моего банкира вдоволь. Докажите этим чопорными иностранцам, что жена богатого английского баронета стоит по меньшей мере шестерых герцогинь, которые имеют не больше четырех или пяти сотен фунтов годового дохода и питаются одной морковью и капустой.
Но поездка окончилась, и леди Лисль вступила в замок своего мужа в качестве его новой полновластной хозяйки. Клэрибелль приготовилась удалиться из Лисльвуда, как только новобрачные вернутся домой. На другой день после приезда леди Лисль наткнулась на свекровь, одетую в дорожный костюм.
— Что вы делаете? — воскликнула Оливия. — Чьи это чемоданы?.. Миссис Вальдзингам, неужели вы хотите уехать?
— Я решила проститься с вами, леди Лисль, — холодно ответила Клэрибелль. — Во время вашего медового месяца я оставалась в замке моего сына исключительно как гостья. Я отправляюсь в Брайтон, где сняла себе квартиру. Сэр Руперт потрудился высказать мне со всей возможной ясностью, что нам нельзя жить вместе, хотя я поняла это гораздо раньше.
Леди Оливия слушала ее с глубоким изумлением, затем схватила Клэрибелль за руку и потащила ее в библиотеку.
— Ну, миссис Вальдзингам, — начала она, усадив свекровь в кресло у окна, — объясните же мне суть дела! Сэр Руперт оскорбил вас?.. О, я не сомневаюсь, что он способен оскорбить свою мать! — добавила она, заметив движение Клэрибелль, которая, покраснев за сына, постаралась скрыть лицо от глаз невестки.
— Дорогая миссис Вальдзингам, — продолжала Оливия, — знаю, что я имею меньше всех право высказывать вам подобные горькие истины. Каким бы ни был ваш сын, я, конечно, не должна говорить о нем дурно! Я этого не делала и никогда не сделаю. Я не особенно стесняюсь в выражениях, когда говорю с ним, но не позволяю себе ничего подобного в разговоре с другими… Милая миссис Вальдзингам, я умоляю вас не уезжать из дома лишь потому, что в него вошла я! Хоть я и не принадлежу к числу людей общительных и приятных, но у меня не возникнет желания огорчить вас даже в мыслях. Если вы можете сочувствовать созданию, которое никогда не знало ласки матери, то вы сжалитесь надо мною! Сестры мои никогда не любили меня, а теперь они завидуют моему положению… Помоги мне Бог!.. Сжальтесь надо мною и любите меня, если вы в состоянии исполнить эту просьбу! Позвольте мне считать и называть вас матерью, которой я не знала!
Леди Лисль опустила свою прекрасную головку на плечо Клэрибелль и горько зарыдала.
Это короткое свидание имело огромное значение для обеих женщин. Миссис Вальдзингам осталась в Лисльвуде, но наотрез отказалась жить в замке, а выкупила дом и земли, принадлежавшие когда-то ее тетке, мисс Мертон, которые находились в чужих руках со дня бракосочетания Клэрибелль с сэром Реджинальдом Лислем.
Все окрестные жители не замедлили убедиться, что Оливия Лисль щедро тратит деньги баронета. Она пригласила в замок столько гостей, что все мансарды и чердаки были переполнены лакеями и горничными. Она начала вести самую веселую и шумную жизнь; давала праздники в парке, причем главная аллея иллюминовалась бесчисленным множеством разноцветных фонарей; сама управляла постройкой новых конюшен с прекрасными соломенными крышами и заполнила их охотничьими лошадьми. За замком устроили манеж, в котором она ежедневно ездила верхом, перескакивала через воображаемые препятствия и выделывала всевозможные штучки. Давно уже забытая коллекция мячиков была приведена в надлежащий порядок, и поселяне часто видели на дворе группу игроков, во главе которых стояла миледи. Все это делалось без участия сэра Руперта. Он подписывал чеки под диктовку жены — один взгляд ее великолепных черных глаз в зародыше убивал все его возражения. Безумная любовь, которая заставила его так спешить со свадьбой, давно уже остыла. Жена принадлежала ему безраздельно, и сознания этого было для него вполне достаточно. Хотя леди Оливия и держала его в ежовых рукавицах, он видел в ней только часть своего богатства, которым он мог распоряжаться так же, как распоряжался лошадьми и собаками. Он боялся последних не меньше Оливии, но он купил их всех: жена, собаки, лошади сделались его собственностью, дальше желания баронета не заходили.
Лето прошло во всевозможных увеселениях, от которых лорд Лисль был отстранен. Майор, его жена и Соломон, отсутствовавшие летом, вернулись в Лисльвуд. Ловкий индийский офицер хорошо знал, чем он мог понравиться леди Лисль, и последняя, никогда не советовавшаяся с мужем, советы майора стала принимать с удовольствием. Таково было положение дел, когда настал конец осени, а вместе с ней и первого года брачной жизни Оливии, и когда некое происшествие вызвало первую ссору между женой и мужем.
Однажды ноябрьским вечером Оливия возвращалась с прогулки по равнине и, подъезжая к замку, заметила какую-то женщину, сидевшую на маленькой скамейке за решеткой парка, прямо напротив сторожки, которую некогда занимало семейство Жильберта Арнольда. Женщина была мала ростом, худа и очень бедно одета; возле нее лежал небольшой узелок. Она подняла голову, когда сторож отворил ворота, пропуская Оливию, и выражение ее лица так поразило леди Лисль, что она остановила лошадь, чтобы поговорить с бледной незнакомкой.
— Что с вами, моя милая? — спросила она.
Владелица замка делала для людей много доброго, но была довольно осмотрительной: ложь и притворство не могли ее обмануть. Она пристально всмотрелась в незнакомку, когда та встала со скамейки, и в этом бледном, изможденном лице не нашла ничего, что могло бы возбудить ее подозрения.
— Что вам угодно, милая? — повторила она.
Она любила, чтобы ей объясняли прямо, без лишних слов, чего от нее хотят.
