К счастью, вернулась из туалета дама, и мои гостьи засобирались уходить. Ирина на меня не смотрит — наверно, ей все-таки стыдно из-за своей вспышки. Я устало убираю драгоценности в сейф. Одной из них — брошки в виде большого цветка — не хватает.
Ну, вот и все. Конец моей едва начавшейся новой жизни. В том, что брошку взяла Ирина, я не сомневаюсь. Украсть драгоценность со стола — такой детский, не поддающийся взрослой логике поступок, что я теряюсь. Хочет спровоцировать меня, заставить совершить несвойственный мне шаг? Согнуть, наконец? Самое ужасное, что она прекрасно знает, что если я заявлю на нее в милицию, обвиню ее в краже, это и будет моей изменой самой себе. Она знает, что ничем не рискует. Может, думает, что я приду униженно просить ее вернуть вещь? Не понимаю, откуда в ней столько ненависти, что она доводит ее до саморазрушительных поступков?
Мне даже становится ее жаль. Какой червь должен глодать ее изнутри, если она идет на такое? Зачем ей непременно нужно добиться, чтобы я была такой же, как она? Я помню ее фразу, брошенную в молодости: «Секретарши особенными не бывают. Им это по должности не положено». Я никогда не считала себя особенной. Просто старалась не делать того, что было мне не по душе.
Вечерний звонок Виктора застает меня за этими мыслями. Я сижу в офисе не в силах двинуться с места. Что я ему скажу? Что не оправдала доверия? Не смогла уберечь дорогие вещи? Еще практически не начав работать, уже ввела в убытки?
Он чувствует мое настроение. Настойчиво спрашивает, что случилось. И я вдруг вываливаю ему все. Об Ирине, о нашей молодости, о дружбе и предательстве, о злосчастном изумруде, о моем увольнении… Он слушает молча. Когда я замолкаю, он спрашивает:
— Вы мне это рассказываете потому, что что-то случилось?
— Да. После визита Ирины я не досчиталась одной брошки.
— Не расстраивайтесь. Считайте, что брошкой вы откупились от этой старой истории. Пусть она вас больше не тревожит. Она закрыта. Закройте ее в своей памяти. Выбросите из головы и сердца. В чем-то Ирина права — ваше умение быть самой собой и есть главное, что притягивает к вам людей. Это то, чему невозможно научиться и что невозможно подделать. А значит, всегда будут находиться и те, кто будет ненавидеть вас. Потому что сами не могут это получить ни за какие деньги. А с брошкой я разберусь сам.
Я постепенно успокаиваюсь. И тут Виктор говорит: — Помните, я обещал сказать вам что-то важное, когда моя ситуация изменится? Я готов это сделать. Только не по телефону. Завтра вам принесут конверт. Пожалуйста, внимательно рассмотрите все, что в нем будет. И прошу вас, не отказывайтесь!
21 мая, воскресенье
Я смотрю на билет, который достала из конверта. Москва — Ла-Валетта — Москва. Значит, мы летим на Мальту! Причем уже завтра.
Я упрашиваю Майку снова пожить у меня, бросаю в сумку пару футболок и купальник и не раздумывая мчусь в аэропорт. По дороге понимаю, что подошла к судьбоносной поездке без достаточной ответственности. А вдруг мне предстоит романтический ужин? Мне ведь обещано важное объяснение. Проклятое воображение опять делает гигантский прыжок в матримониальном направлении. Виктор так чудовищно, так неправдоподобно добр ко мне, что никакие другие объяснения не лезут в голову.
Я вспоминаю, что в Шереметьеве вряд ли смогу купить что-то соответствующее случаю — уж больно убогие там магазины. Выбегать на поспешный шоппинг на Мальте тоже как-то неловко — вдруг Виктор будет меня встречать? Я ругаю себя всю дорогу. Пора уже, наконец, привыкнуть к тому, что ты — женщина, которой хотя бы иногда нужно нравиться.
Я забываю обо всем, как только выхожу из самолета. Вокруг такое буйство цветов, что я смеюсь от радости. Апельсиновые рощи в старинных рвах вокруг городов источают аромат цветущих деревьев. Рядом плещется море удивительно синего цвета, почти такого же, как турмалин у меня на пальце.
Мы с Виктором едем в гостиницу. Я счастлива. Не только потому, что он сидит рядом, но и потому, что вижу — ему тоже хорошо. Я никогда не видела его таким — открытым, веселым, даже немного ребячливым.
Я не буду писать о том, что произошло на Мальте. Боюсь сглазить. Скажу одно — он разводится. И просил меня подождать. Почему-то мне кажется, что ждать стоит. Я буду ждать. И не буду загадывать.
А вдруг слово «навсегда» относится не только к бриллиантам?
