Старик не дрогнул.
– Я ничего не видел.
– Это ложь.
– Откуда вы знаете?
– Я знаю. Знаю… Николай Григорьевич, вы, возможно, никогда не были безжалостным убийцей, и весь ваш пафосный монолог об искуплении сейчас не имел большого смысла. Никто не собирается вас казнить, потому что никто даже не помнит о вашем существовании. Но вы видели, кто убивал одного из ваших соседей. Вы нам поможете?
Ковырзин молчал, поглаживая языком редеющий ряд зубов. Сигара умиротворенно дымилась в руке. Казалось, у старика впереди еще полвека и торопиться ему некуда.
– Николай Григорьевич! Возможно, в эти самые минуты убийца уходит, а вы не хотите помочь его остановить. Грош цена вашей патетике, боец невидимого фронта!
Я снова приложил трубку к уху.
– Владимир Петрович, вы еще здесь?
– Да. Я слышу ваш разговор. Старый крыс упрямится?
– Угу. Словом… – «Две секунды на размышление, брат, две секунды!» – …Владимир Петрович, я думаю, принимайте Семенова. Прямо сейчас, пока он в доме, вместе с вашим участковым дуйте к нему. Я подошлю своего человечка. Если еще не поздно…
– Понял. Я тоже так подумал. Все, отбой. Владимир Петрович отключился. Я собрался уходить.
– Семенов, Семенов… – повторил Ковырзин. – Это не тот ли, что с флягой все время ходит? Бизнесмен?
– А вам-то что?
Старик скривился в улыбке, которая, по его мнению, должна была выражать великодушие.
– Ну, тогда вы угадали. До свидания.
– И вам не хворать.
Старик не стал провожать меня, а я и не настаивал. Ушел сам, захлопнув за собой дверь. Спускаясь по лестнице (в лифт – ни ногой!), я спрашивал себя: «На кой черт я притащил сюда Томку?!». Но поздно пить боржоми. Я чувствовал, что здесь, в этом чертовом доме, прямо сейчас зарождается небольшой смерч. Я не экстрасенс, но я – чувствовал.
27
Семенов успел уйти. Участковый и Владимир Петрович застали только его жену, которая, как водится, ничего вразумительного относительно места пребывания супруга сказать не могла (имеет право по Конституции, между прочим), жуткий кавардак в доме, разбросанные по полу бумаги и запах спиртного. Удирая, коньячный барон разбил бутылку, содержимое которой хотел перелить в свою походную посуду.
Участковый Геннадий бегло все осмотрел, морщась и прикрывая нос, кивнул самому себе – вроде как «все понятно, что с него взять» и стал набирать номер телефона. Теперь полиция одним заблудшим экипажем не отделается, следовало вызывать оперативников и объявлять парня в розыск. Убийство – это вам не пьяная драка на лестничной клетке.
Что касается Владимира Петровича, то он еще не отошел от шока.
– Вот такие дела, черт, – только и сказал он.
Константин Самохвалов вышел из своей комнаты. Настенные часы в прихожей показывали половину десятого, в квартире царил полумрак, из спальни матери доносился звук работающего телевизора. Мерцающего света Костя не видел, стало быть, мать закрыла дверь. Возможно, она даже спит.
Это к лучшему.
Он нырнул в ванную, закрылся на замок, посмотрел в зеркало. Да, видок не ахти, но к таким жертвам он готов. В конце концов, благая цель примиряет со способами ее достижения.
Костя включил холодную воду, подставил под струю голову. Ах, какое блаженство!
Прохладная вода – это именно то, что ему сейчас нужно. Если он не освежится, то мозги, которые в последние несколько дней пытались выбраться из черепной коробки, как тесто из кастрюли, просто взорвутся от перегрузки. Он разделся и залез в ванну, закрывшись занавеской.
Он стоял под душем несколько минут совершенно неподвижно. Вода лилась на голову, стекала по лицу, заливала нос, рот и уши. Он даже не отфыркивался. Это было каменное изваяние древних инков, стоящее под проливным дождем…
Сравнение понравилось. Он улыбнулся, открыл глаза, опустил взгляд вниз. Каменное изваяние, к сожалению, существовало только в его воображении. На самом деле он, Константин Самохвалов, оставался все тем же худым, невзрачным чудаком, от которого в детстве и юности брезгливо отворачивались девчонки, над которым постоянно издевались тупорогие пацаны-однокашники. А скоро пятый десяток пойдет, но ничего в жизни ровным счетом не изменилось. Люди говорят, что гадкие утята рано или поздно превращаются в прекрасных лебедей, но Константин служил ярким опровержением.
Зато у него появился реальный шанс заявить о себе. И он его точно не упустит.
Самохвалов улыбнулся. Если бы мать могла видеть эту улыбку, она навсегда потеряла бы сон.
28
Народу во дворе прибавилось. Толпились аборигены на дальней окраине детской площадки, подальше от дома, словно боялись приближаться к нему. К уже знакомым мне Владимиру Петровичу, Саше и Кеше (последние двое активно прикладывались к пиву в двухлитровой пластиковой бутылке) присоединились несколько крепких мужчин вполне респектабельного вида, две женщины среднего возраста в домашних халатах, будто только что покинувшие уютные теплые кухни. Мне показалось даже, что от них пахнет вкусным ужином – жареной рыбой, кажется. Вы не представляете, как мне захотелось бросить сейчас весь этот дурдом под несчастливым номером тринадцать и оказаться в своем кабинете, плюхнуться на диван с кружкой чая с малиновым вареньем и посмотреть какую-нибудь слезливую мелодраму… и чтобы Томка сидела на полу под ногами с куклами, бормотала какую-нибудь милую детскую ерунду.
Впрочем, именно это я собирался сделать в ближайшие минуты – забрать у Татьяны свою дочь и отправиться домой. Моя миссия окончена, я выполнил свой долг и в качестве частного детектива (которого, кстати, никто из местных официально не нанимал), и в качестве гражданина.
Я нащупал в кармане ключи от машины, зажал их в кулаке как талисман. Домой, домой, домой… на диван…
– Ребята выехали, – доложил Геннадий, ковыряясь в телефоне. – Ориентировки на Семенова разосланы всем. Если у него нет какого-нибудь лежбища, то его скоро примут.
– Бог в помощь, – сказал я. В голове мелькнула мысль, не стоит ли мне поставить в известность Володю Стрельникова, моего старого знакомого из городского главка, но потом отмел эту идею. С Володей я предпочитал контактировать лишь в тех случаях, когда решить проблему можно было только при его непосредственном участии. Обзаведшийся за время службы приличным животиком и сомнительными связями, мой Лестрейд крайне неохотно выходил в поле, особенно во внеурочное время, так что вызывать его сейчас себе дороже.
Со стороны магистрали к нам направлялись Татьяна и Томка. Дочь вертела в руках какую-то светящуюся игрушку – одну из тех, что в изобилии продаются в цирке в перерыве между отделениями. Из кармана джинсов торчал длинный леденец. Кажется, Тамара была вполне себе счастлива, несмотря на поздний час и прохладу.
