– Ты не физик, – Анк нахмурился. Сейчас он был почти неотличим от человека. – Да, мир был един. И это был мой мир. Я правил в нем, я направлял его так, чтобы движение частей, движение вспять или безудержный рост не нарушили гармонии.
– Ты знаешь это из своей генетической памяти? – спросил Тенгиз. – Или – из инкарнации? Или – как там это называется? – Тенгиз рассмеялся.
Ему вдруг стало весело и легко.
– Пустое, – отвечал Анк. – Память знания, память кармы, память клеток – пустое. Все свершившееся – существует. Всё, что еще не свершилось, – тоже существует. Когда у тебя, как у Древних, появится орган, которым можно чувствовать Прошлое, ты поймешь. Правда, – в его голосе проскользнуло сожаление, – сами Древние редко им пользуются. Госпожа приучила их познавать Прошлое только через нее. Это было необходимо. Однако это делает их скучными. Память – она во всём, брат.
– Я имею в виду, – уточнил Тенгиз, – ты сам, лично ты, помнишь, как правил миром Древних?
– И да, и нет, – отозвался Анк. – Да, потому что – сам. Нет, потому что не я, потому что не я один. В те времена у меня были десятки воплощений. – Сын Древней коснулся середины груди. – Все они были разными. По облику. Но все они были мной. Если не можешь понять – просто запомни. Понимание придет.
– Что значит «правили»?
– Создавали законы. Природные, внутренние. Например, наш мир был теплым и живым почти на всем своем протяжении. И не было пустынь из льда и песка, не было палящего зноя и снежных бурь. Это был очень хороший мир. И очень разный. Но разный иначе, чем нынешняя Земля.
– Трудно поверить, – пробормотал Тенгиз. – Все-таки есть смена времен года, климатические пояса, я, конечно, не геофизик, как ты верно заметил, но есть же здравый смысл!
– Есть, – согласился Анк. – Есть ветры и течения. Есть горы, которые можно поднять, чтобы заслониться от ледяного ветра, и облака, которыми можно укрыться от солнца, когда солнце становится слишком свирепым.
– Раз ты все знаешь, скажи тогда, отчего вымерли динозавры? – спросил Тенгиз и рассмеялся.
Он не очень-то верил тому, что говорил юный бог.
– Не отвлекайся! – сказал Анк. Было странно видеть строгое выражение на столь юном лице.
– Допустим, – не стал спорить Тенгиз, – ты управлял климатом и устроил рай на земле. И львы у тебя питались травой, а олени спали вперемешку с волками.
– Львы не могут питаться травой, – возразил Анк. – Для этого у них неподходящие внутренности. Конечно, можно изменить изнутри и льва, как Госпожа изменила Древних. Но лев красив как лев, а не как зебра!
– Стоп! – перебил Тенгиз. – Ты сказал: Госпожа изменила Древних?
– Не думаешь же ты, что мои Древние охотились за крысами и пожирали тела мужей после совокупления?
Тенгиз промолчал.
– Госпожа сделала это, – продолжал Анк, – потому что осталась одна. Потому что ей нужно было сохранить хоть что-то. И потому что ее собственная суть тоже была искажена.
– Вот как? Я бы хотел…
– Позже! Мы говорим о моем мире.
– Значит, твои Древние не были хищниками?
– Разве у них есть клыки и когти? Госпожа изменила их изнутри и пыталась изменить – снаружи. Ты слыхал об оборотнях, верно? О богах со звериными головами? Ложные формы отвратительны. И они обречены, даже если Госпожа питает их своей силой. Мои Древние – не хищники. Они не внушали страх, они дарили радость. Весь страх в моем мире воплотился во мне, брат. Только меня следовало бояться.
Слова Анка задели Тенгиза. Было в них что-то жуткое.
– Выходит, в мире Древних олень не боялся тигра? – спросил он нарочито веселым голосом.
– Брат! Олень не боится тигра и в этом мире. Если олень быстр и силен, зачем ему бояться тигра? Достаточно быть осторожным. Я говорю не об этом страхе. Меня боялись те, кто мог разрушить гармонию мира. Его законы. Этот страх был необходим, – продолжал он, – Ведь мир Древних был открытым миром. Многое пришло сюда извне. Многое сотворено не мной. Например Дети Дыма. Не я их создатель. Я не мог быть столь жестоким, чтобы отпустить своему творению жалкую тысячу лун жизни. И обременить множеством слабостей разумное существо. Ваш создатель жил не по моим законам, и у него были другие цели. Он лишил свои творения совершенства, зато вложил в них стремление к нему. И дал им часть своей творческой силы, чтобы это стремление не пропало втуне. И я не думаю, что он хотел погубить мой Сад. Скорее – позабавиться. Но Ишфетту воспользовался Детьми Дыма – и мир Древних погиб. А я даже не смог отомстить своему врагу.
– Почему? – спросил слегка потрясенный развернутой картиной Тенгиз.
– Я говорил тебе: Ишфетту больше нет.
Некоторое время оба молчали. Тенгиз покосился на Лору. Девушка по-прежнему спала. Это было немного странно.
«Надо ее разбудить!» – подумал он.
Но вместо этого спросил:
– Воспоминания – это понятно. Но откуда у меня, например, кровь Древних, о которой ты говоришь?
– Древние дарили радость всем, я же сказал, – ответил Анк. – Дети Дыма не были исключением.
– Значит ли это, что Древние рожали людей?
– Нет. Древние всегда рожают только Древних, – Анк нахмурился, вспомнив что-то. – По крайней мере, такова их природа. Но Дети Дыма, женщины, вполне могли зачать от меня. И от Ишфетту. Такова была шутка их создателя. И все-таки наша линия, род Саяновых – редчайшая, почти невозможная вещь. А теперь буди свою подругу. Сейчас начнется дождь.
Глава двадцать четвертая
Данила Жилов начинает действовать
Жилов выбрался на поверхность неподалеку от восточного берега. Здесь скала, которая была фундаментом острова, дала трещину. По дну образовавшейся щели струился ручей. Края разлома поросли узловатым кустарником с длинными прямыми шипами.
Что-то капнуло на голую спину Данилы. Потом – еще раз. Жилов поднял голову. Серые клубящиеся облака висели над самыми верхушками деревьев.
Змеящаяся белая трещина пронзила массу туч. Крупные капли забарабанили по глянцевой листве. Жилов нырнул под ближайшее дерево – чешуйчатоствольную пальму с широченными листьями, образовавшими подобие гигантского зонта.
Ударил гром. Барабанная дробь капель на какую-то секунду стала реже, а потом внезапно сверху хлынула вода. Хлынула с той яростной мощью, какой обладают только тропические ливни. День превратился в серые сумерки. Все звуки поглотил небесный водопад. Через какую-то минуту жалкий ручеек в ущелье превратился в бурную мутную реку, с ревом несущуюся между скалистыми берегами. Лиственный шатер, служивший Жилову укрытием, под напором ливня просел на добрых полметра. Пальмовые листья сомкнулись, образовав совершенно непроницаемую для дождя крышу. Зато вокруг стояла сплошная мерцающая завеса воды. Мгновенно возникшие ручьи бежали по полегшей траве.
