– Посиди в машине, – сказал Юрий. – Дождик же на улице, куда ты пойдешь? Я сбегаю.
– Нет уж, – неожиданно твердо возразила Таня, – я сама. Во-первых, я так хочу, а во-вторых, ты, хоть и поумнел, все равно теленок. Тебе обязательно паленую подсунут.
– Как это – паленую?
– Вот видишь, – сказала Таня. Юрий помог ей открыть дверцу, и она, распахнув свой огромный зонт, шагнула под дождь.
Глава 9
Яично-желтая “Волга” с черными шашечками вдоль обоих бортов стояла у тротуара метрах в пятнадцати от стоянки такси. Водитель сидел за рулем, и справа от него виднелся силуэт развалившегося на переднем сиденье пассажира. Счетчик был выключен, о чем свидетельствовал тлевший в углу лобового стекла зеленый огонек. Пассажир, хорошо одетый смуглый мужчина с коротко подстриженными темными волосами и гладко выбритыми слегка впалыми щеками, лениво курил, время от времени поглядывая на стоянку из-под тяжелых полуопущенных век. Поблескивавший на правом запястье массивный золотой хронометр говорил о том, что пассажир – левша. Это было видно и по тускло отсвечивавшей под правым лацканом пиджака рукоятке пистолета. Сидевший за рулем Василий Копылов против собственной воли все время возвращался взглядом к этой рукоятке, гадая, случайно она выставлена напоказ или это сделано с умыслом.
На пустую стоянку нахально зарулил белый “Москвич”, кузов которого был слегка тронут ржавчиной. Стекло со стороны водителя было опущено, и даже на таком расстоянии Копылов расслышал, что магнитола в салоне “Москвича” на всю катушку хрипит голосом Высоцкого. Он скривился: в свое время Высоцкий был кумиром и властителем дум, но надо же и честь знать! Все, что он мог сказать, уже сказано тысячу раз и им, и после него, а жизнь не стоит на месте. Взять, к примеру, Шуфутинского, Круга – это, можно сказать, то же самое, только на современный лад. И поют они не за бутылку, как, говорят, случалось с Высоцким, а за бешеные бабки. Ну и правильно… За бутылку пускай медведь поет, ему бабки все равно без надобности.
– Этот? – спросил пассажир, прервав плавное течение мыслей Василия Копылова. Говорил он по-русски почти без акцента, и Копылов с легкой дрожью подумал, что те, кто обычно приходит на стоянку снимать с таксистов навар, в подметки не годятся этому типу. Он стоял на ступеньку, а то и на все три выше тех, с кем Копылову до сих пор приходилось иметь дело.
Копылов уверенно кивнул.
– Этот, – сказал он. – Он все время тут пасется. Смотри, что делает, гад! Зарулил на нашу стоянку, как к себе домой, и музыку слушает! У себя в сортире музыку слушай, козел!
Пассажир нетерпеливо кашлянул в кулак, и Копылов замолчал так резко, словно его отключили от сети, вырвав шнур из розетки.
– Это он говорил про какой-то профсоюз? – уточнил пассажир.
Копылов снова кивнул – так энергично, что едва не стукнулся лбом о рулевое колесо.
– Точно, он. Вы, говорит, мужики, кончайте ерундой заниматься. Нам, говорит, с вами делить нечего. Мы, мол, профсоюз решили создать. Присоединяйтесь, говорит. Сообща, говорит, нам никто не страшен.
– Он дурак, – медленно проговорил пассажир. Его рука, словно самостоятельное живое существо, скользнула за пазуху и принялась любовно поглаживать рукоятку пистолета. – Просто безмозглый баран, годный только на шашлык. Профсоюз – это взносы. Бумажки, собрания, волокита, выборы-перевыборы. А чтобы этот хваленый профсоюз мог кого-то по-настоящему защитить, ему придется нанимать профессионалов. Значит, взносы будут большими. Очень большими. Какая в таком случае разница, кому платить? Или мы вам не подходим потому, что мы с Кавказа?
– Почему это “нам”? – оскорбился Копылов. – Я-то здесь при чем? И вообще, все наши исправно платят…
– Они тоже платят исправно, – кивнул пассажир в сторону белого “Москвича”. – Разве я говорю об этом? Если бы ты не боялся мести моих земляков, я уже давно валялся бы на асфальте с проломленным черепом. Попробуй сказать, что нет?!
– А чего, – после длинной паузы промямлил Копылов. – Какая разница, кому отстегивать? А вы ребята крутые, с пушками, не то что какие-нибудь чайники из подворотни…
– Ты дурак и трус, – высокомерно произнес пассажир и открыл дверцу. – Все вы, русские, одинаковы, – добавил он и вышел из машины, направляясь к белому “Москвичу”.
Копылов захлопнул за ним дверцу, так стукнув ею, что едва не оторвал ручку, и сплюнул себе под ноги.
– С-сучий потрох, – злобно прошипел он, глядя вслед своему пассажиру. – Чингисхан недоделанный, тля чернозадая… Взять бы тебя к ногтю, да ведь и вправду вони не оберешься…
Он попытался включить передачу, но руки у него ходили ходуном от злости, унижения и, чего греха таить, обыкновенного испуга, и коробка передач протестующе скрежетнула шестернями. Копылов беспощадно вогнал рычаг на место и рывком бросил машину вперед, развернувшись так круто, что “Волга” сильно осела на правую сторону и лежавшая под лобовым стеклом пачка сигарет, с шорохом проехав по всей передней панели, шлепнулась на пол. Копылов грязно выругался и вклинился в транспортный поток, подрезав круто затормозившую темно-синюю “Тойоту”.
Олег Андреевич Зуев сидел за баранкой своего “Москвича”, слушал Высоцкого и, неторопливо покуривая, продумывал детали разработанного совместно с Валиевым плана. В плане было много туманных мест, и прежде всего следовало подумать о том, каким образом расшевелить огромную инертную массу озабоченных только размерами собственной прибыли частных таксистов. Их нужно было как-то выловить по всей Москве и заставить собраться вместе или хотя бы избрать представителей, которые решат дальнейшую судьбу зарождавшегося профсоюза. Сам Олег Андреевич ни минуты не сомневался в необходимости такого объединения и был очень рад, найдя в Валиеве решительного, готового к конкретным действиям и риску человека.
Подумав о смертельном риске, Олег Андреевич почувствовал неприятный холодок под ложечкой. Пока что смертельный риск был для него просто красивым сочетанием слов. Истинный смысл этого словосочетания касался кого угодно: каскадеров, военных, пожарников, охотников на крупных хищников и матерых убийц, кретинов, от избытка энергии занимающихся экстремальными видами спорта, а также любителей курить в постели и хвататься за оголенные провода, чтобы определить, под напряжением они или нет, – кого угодно, но только не Олега Андреевича Зуева, бывшего инженера по обслуживанию промышленных холодильных установок, отца двоих детей, примерного семьянина и законопослушного гражданина сначала Советского Союза, а затем суверенной России.
Олег Андреевич был сутулым близоруким интеллигентом в первом поколении. Таких, как он, раньше называли слабогрудыми. Кроме слабой груди, у него был слабый характер. В свое время Олег Андреевич почитывал самиздат и в мыслях называл себя диссидентом. Он мечтал о демократии и суверенитете, но никак не мог предположить, что наяву эти слова окажутся синонимами всеобщего одичания, хаоса и беспредела везде и во всем. В этом новом мире было зябко и неуютно, и нет ничего удивительного в том, что в конце концов Олегу Андреевичу страстно захотелось навести некое подобие порядка хотя бы вокруг себя.
