Только подойдя к ней, он увидел, какие в ее внешности произошли перемены.
— Мама, — тихо сказал он, чувствуя боль в сердце.
Феба открыла глаза. Она так часто молилась за своего сына, что даже не удивилась, когда услышала его голос и увидела его стоящим перед ней на балконе. Он был таким же и в то же время изменился. Он был красив — само воплощение мужской красоты и силы, только стал старше и загорел на солнце.
— Мама, — снова сказал он. Когда же он опустился перед ней на колени и взял ее за руку, Феба поняла, что это не сон.
— А-а-а…
— Да, мама, я здесь. Я дома.
Она отчаянно пыталась протянуть к нему руки, но могла только сидеть и плакать. Ее слезы приводили его в смущение, и она пыталась остановить их.
— А-а-а… — произносила она, и ее левая рука сильно дрожала.
— Теперь все будет хорошо, — сказал ей Марк, и у него самого на глаза навернулись слезы.
В этот момент Юлий подошел к ним и положил Фебе руку на плечо.
— Твой сын вернулся.
Марк обратил внимание на то, как вольно, на его взгляд, Юлий прикоснулся к его матери. Он также отметил и выражение его глаз. В нем невольно проснулось чувство гнева.
— Я тебя больше не оставлю, — сказал Марк, вытирая слезы с ее щек. — Я найду тебе самого дорогого врача, которого только можно разыскать.
— Самый лучший врач ее уже осматривал, мой господин, — сказал ему Юлий. — Поверь мне, с расходами мы не считались. И все, что только можно было сделать, уже сделано.
Взглянув Юлию в глаза, Марк понял, что раб говорит правду. И все же ему было не по себе. Да, раб был предан своей госпоже, но Марк заметил, что те чувства, которые Юлий испытывал к Фебе, выходили далеко за рамки простой рабской преданности. Наверное, было хорошо, что Бог послал Марка домой именно в это время.
Марк обратил все свое внимание на мать, пристально вглядываясь ей в глаза. Он видел, что и она так же пристально смотрит на него. Один глаз смотрел ясно и осознанно, другой — неопределенно, смутно.
— Ошибался ли я, думая, что ты христианка? — спросил Марк.
Она дважды моргнула.
— Ты не ошибался, — пояснил ему Юлий.
Марк все смотрел на нее, не отрываясь.
— Один человек на берегу Галилейского моря сказал мне, что другие верующие молятся за меня. Ты ведь тоже молилась за меня, правда?
Она медленно закрыла глаза и снова открыла их.
Марк улыбнулся. Он знал, что именно станет для нее самым большим утешением.
— Тогда знай, мама. Бог ответил на твои молитвы. Я обрел Христа. А человек по имени Корнелий крестил меня в Галилейском море.
На ее глазах снова заблестели слезы. «А-а-а…» — произнесла она, и даже Марк понял, что это было проявлением радости и хвалы Богу. Ее рука снова затряслась.
Марк взял ее руку и поцеловал ладонь, затем приложил ее к своей щеке.
— Я пришел домой, мама. К тебе. И к Богу.
36
Следующие несколько дней Марк провел с матерью, общаясь с ней все то время, когда она не спала. Он рассказывал ей о своем путешествии, о беседах с Сатиром. Он вспоминал о своем пути в Иерусалим, о том, как стоял на развалинах храма и на том камне, на котором, возможно, Авраам едва не принес в жертву Исаака. Он рассказал ей о грабителях на дороге в Иерихон и о том, как Ездра Барьяхин и его дочь, Тафата, спасли ему жизнь. Рассказал он и о старой Деборе из Наина и о том, как она отправила его к Галилейскому морю. Он не забыл рассказать и об окружающей его пустоте, и о своем невыносимом отчаянии, и о своей попытке покончить с собой. В самом конце он с трепетом рассказал о Параклете и Господе.
— Я даже не знаю, тонул ли я, мама. Я только знаю, что почувствовал себя воскресшим. — Марк держал в своей руке руку Фебы, по-прежнему красивую и изящную. — И теперь я знаю, что Иисус жив. Я вижу Его во всем, что нас окружает. — Марк вспомнил, как когда-то то же самое говорила ему Хадасса. Но тогда он счел это глупостью. Теперь он сам видел, как это все ясно и неизбежно. — Но лучше всего я вижу Его в сердцах таких людей, как Дебора и Корнелий, в сердцах десятков других людей, с которыми я встречался. Но я ведь видел Его задолго до этого. — Марк видел Господа в жизни простой юной рабыни.
— Ха… да…
Марк опустил голову и положил свои руки на руки Фебы.
— Ха… да…
— Я помню и о ней, мама. Я всегда о ней помню.
— Ха… да…
— Мне ее тоже не хватает.
— Ха… да…
Марк поднял голову, борясь с тягостным чувством горя, которое до сих пор иногда давило на него.
— Она с Господом, — сказал он, желая утешить мать. И все же эта утрата была подобна незаживающей ране, которую уже ничем не залечить. Хадасса. Одно это имя звучало для Марка как синоним любви к нему. Как он мог быть таким глупцом?
— А-а-а…
— Тише, мама, — сказал Марк, пытаясь успокоить разволновавшуюся мать. Взгляд ее широко раскрытых глаз стал почти диким. — Если тебя это так расстраивает, давай не будем больше о ней говорить.
Она дважды моргнула.
— Ей нужно отдохнуть, мой господин, — сказал ему Юлий. — Врач сказал…
— Да, я помню. — Марк взял мать на руки и отнес ее в покои. — Поговорим с тобой позже, — сказал он ей и поцеловал ее в щеку.
Уложив мать, Марк выпрямился и посмотрел в глаза Юлию. Жестом он указал ему на дверь. Юлий вышел.
Молодая рабыня, та, которая уронила поднос в момент появления Марка на вилле, села рядом с постелью, чтобы присматривать за спящей Фебой.
— Позови меня, когда она проснется.
— Да, мой господин.
Марк вышел и закрыл за собой дверь в покои. Юлий стоял у перил и смотрел на перистиль. Марк вгляделся в этого мужчину, прищурив глаза.
— Скажи мне, только честно, какие у тебя отношения с моей матерью?
Лицо Юлия помрачнело.
— Я ее раб, мой господин.
— Ее раб?
— Я забочусь о ней с того самого момента, как она пережила удар.
— А до этого?
Тут Юлий сказал ему совершенно спокойным голосом:
— Не говори ничего такого, о чем потом пожалеешь.
Гнев Марка вспыхнул моментально.
— Кто ты такой, чтобы приказывать мне?
— Я помню, что я твой раб, мой господин, но вот что я тебе скажу: если ты произнесешь еще хоть одно слово, оскорбительное для твоей матери, я поступлю с тобой так, как поступил бы на моем месте твой отец, чего бы мне это ни стоило!
Пораженный, Марк стоял и смотрел на него. Юлий прекрасно знал, что этих слов вполне достаточно, чтобы его отправили на распятие.
