И такое имя пришло к Хадассе, как будто кто-то прошептал его ей на ухо. Она улыбнулась.
— Я бы хотела, чтобы ты называла меня Азарь.
Азарь. Помощница.
— Азарь, — повторила Юлия. — Симпатичное имя.
— Да, — сказала Хадасса, испытав внезапную легкость на сердце и возблагодарив за это Бога. — Азарь.
— Хорошо, буду звать тебя так, — согласилась Юлия.
— И теперь останусь я здесь, или нет — решать тебе, моя госпожа. Я сделаю так, как ты скажешь.
Юлия долго сидела и молчала. Испытывая сомнения и недоверие, она боялась ответить согласием. Зачем это какая-то христианка собирается ей помогать? Какая ей в этом выгода? Если бы Рафа… Азарь узнала обо всех похождениях и деяниях Юлии, она бы тут же ушла отсюда. А Юлия не сомневалась, что рано или поздно ей кто-нибудь все расскажет.
— Не думаю, что тебе есть смысл оставаться здесь, — сказала она наконец. — Зачем тебе это нужно? Тебя знает весь Ефес. К тебе приходят люди. — Никто не согласился бы отказаться от славы и богатств ради тяжелого труда и одиночества в обществе умирающей женщины. И эта Азарь не захочет. В этом просто нет никакого смысла.
Хадасса подошла ближе и опустилась на стул, лицом к Юлии.
— Я останусь.
— На несколько дней? Недель? На месяц или два?
— До конца.
Юлия внимательно всматривалась в покрывало, пытаясь разглядеть скрывающееся под ним лицо. Наверное, эта Рафа… Азарь… как бы там ее ни звали, уже стара. Наверное, она всю жизнь трудилась, и ее странный скрипучий голос говорит о том, что ей уже немало лет. Может быть, это и так. Она устала, и ей нужно отдохнуть, заботясь не о многих людях, а о ком-то одном. И что с того, что Рафа-Азарь поклянется ей в верности?
— Ты обещаешь? — спросила Юлия дрожащим голосом, жалея о том, что у нее не оказалось под рукой пера, чтобы составить договор в письменном виде.
— Клянусь тебе.
Юлия глубоко вздохнула. Странно это все-таки. Женщина, которую она даже не знает, сказала всего два слова, и теперь Юлия почему-то не сомневается в том, что ей можно верить. Юлия может ей доверять. Все дело, наверное, в том, как именно Рафа-Азарь сказала эти слова.
И тут Юлия внезапно ощутила необъяснимую боль. «Клянусь тебе». Она вдруг отчетливо услышала другой голос, говорящий эти слова, увидела смеющиеся темные глаза, в которых отражалась чистая любовь к ней.
«Клянусь тебе…»
Когда-то эти слова сказал ей Марк, и где он теперь? Чего стоила его клятва? Ее родной брат солгал ей. Как ей теперь вообще верить людям?
И тут как будто кто-то прошептал ей:«В таком отчаянном положении как не верить людям?».
Вся жизнь Юлии теперь была наполнена страхом. Смерть для нее стала уже почти фактом, но больше смерти она боялась остаться в одиночестве.
— О Азарь, — сказала Юлия, — мне так страшно. — Ее губы задрожали, а глаза наполнились слезами.
— Я хорошо знаю, что такое страх, — сказала Хадасса.
— Правда?
— Да. С самых детских лет страх был моим едва ли не постоянным спутником.
— И как же ты его победила?
— Не я его победила. Бог.
Юлии тут же стало не по себе. Она не хотела никаких упоминаний о Боге. Она не понимала всего этого. Только знала, что всякое упоминание о Боге Хадассы подавляло ее. Оно заставляло ее вспоминать такие моменты своей жизни, которые она отчаянно пыталась забыть.
И вот теперь оказывается, что Бог Азари — Тот же самый Бог.
— Как это грустно, — пробормотала она.
— Что?
— Вся моя жизнь полетела в пропасть из-за одной христианки, и вот теперь ты приходишь и предлагаешь мне свою помощь. Я знаю только одно: мне нужен хоть кто-нибудь. Кто угодно.
Этого было достаточно.
И в то же время, услышав эти слова, Хадасса поняла, какая перед ней лежит тяжелая, трудная дорога. Если судить по тому, что сейчас сказала Юлия, то можно подумать, что Юлия никогда не обратится. И, как предупреждал Александр, и сама Хадасса знала об этом, для нее все может кончиться еще одной ареной. Но она была абсолютно уверена в одном: Бог послал ее сюда для какой-то цели, и к этой цели она должна стремиться до конца. Любой ценой!
— Я никогда тебя не оставлю, госпожа Юлия, никогда не брошу. Покуда я жива, — сказав это, Хадасса протянула к ней руки.
Юлия смотрела на нее, не отрываясь. Потом, опустив глаза, она взялась за протянутые к ней руки и поняла, что в этом человеке ее последняя надежда. И теперь ни о чем другом думать не могла.
31
Марк провел несколько недель в Геннисарете, бродя по городским улицам. Одетый в ту одежду, которую ему дал Ездра Барьяхин, и имитируя поведение окружающих, он смог войти в синагогу. Ему хотелось послушать чтение Писания и поприсутствовать среди собравшихся. И хотя он не понимал еврейского языка, в процессе чтения Торы он испытал какой-то необъяснимый душевный покой. Все то время, пока слышались голоса читающих, он думал о Хадассе. Сколько она ни говорила, он был к ней глух. Как и ее слова, сказанные на еврейском или греческом, арамейском или латинском, этот язык был ему чужд, и смысл сказанного он уловить не мог.
Сейчас Марк слышал музыку этого языка, его призыв, и ему хотелось понять. Ему хотелось слышать эту речь, погрузиться в нее. Он хотел знать, что тянуло Хадассу к Богу, что сделало ее преданной Богу настолько, что ее не остановила даже угроза смерти.
Кто Ты? Что Ты?
Украдкой Марк смотрел вокруг, на собравшихся, и видел на лицах некоторых людей верность и покой, надежду. На других лицах отражалось то, что чувствовал и он сам. Духовная жажда.
Я хочу знать, что придавало ей силы. Боже, я хочу это знать!
Боль в нем росла. И в то же время он оставался там и с готовностью прислушивался к тем людям, которые оживленно обсуждали на греческом языке сложные моменты иудейского закона. Одни законы, противоречащие другим, переплетались с традициями. Марку слишком трудно было все понять за несколько дней. Разочарованный, он ушел и потом долго бродил по берегу Галилейского моря, думая об услышанном и пытаясь все это осмыслить.
Да, для Хадассы жизнь не была такой сложной. Она была простой, обыкновенной девушкой, не имевшей никакого богословского или иного образования. Все, во что она верила, сводилось для нее к одной истине: к Иисусу. Все, что она делала, говорила, весь ее образ жизни, — все было связано с Этим Человеком из Назарета.
Если бы только собственная жизнь Марка была такой же простой и ясной.
Что же за постоянный голод мучит его? Причем он стал чувствовать этот голод еще до того, как Хадасса появилась в его жизни. Он не мог дать определение этому чувству, не мог описать то, что не давало ему покоя. Чтобы заполнить в себе эту пустоту, он испробовал все: женщин, вино, зрелища, деньги. Но ничто не приносило ему удовлетворения. Ничто не отвечало его нуждам. Пустота и боль в душе оставались.
