Берни закрыла глаза. Он не знает об их связи с Томом. Не имеет понятия, что она может быть его матерью. Пропустила вечерню, слыша высокие чистые голоса монахинь, поющих псалмы. Молитвенные песнопения неслись к небесам, смешиваясь с летним теплом, наполняя ей душу. Сколько раз после рождения мальчика она сидела в этой капелле, выпевая строчку за строчкой, страницу за страницей, зная, что никакие псалмы и молитвы не облегчат страданий.
— Все сходится, — тихим дрожащим голосом вымолвил Том.
— В документах об усыновлении сказано, где ты родился? — спросила Берни.
— Да, — подтвердил Брендан, роясь в карманах. Вытащил документ, который всегда носил с собой, отчего ее сердце заболело пуще прежнего, сильнее, чем от взгляда на ботинки мальчика и на Тома. — Тут написано: Нью-Лондон, Коннектикут, центральная больница Шорлайн.
Берни могла бы поклясться, что слышит, как биение сердца Тома эхом отзывается от стены Голубого грота у них за спиной, видела его ледяное отчаяние, с ошеломлением чувствуя в своей душе такое же разочарование.
— Нью-Лондон? — переспросил Том. — Точно?
Брендан кивнул, снова полез в карман. На этот раз вытащил рассчитанный на маленькую ручку голубой пластмассовый больничный браслетик с надписью: «Центральная больница Шорлайн, Брендан, младенец мужского пола».
— Видите? Фамилии у меня еще не было, но родители явно хотели назвать меня Бренданом.
Берни через его плечо посмотрела на Тома, но тот на нее не взглянул. Она видела, с каким безнадежным отчаянием он смотрит на бумагу, на браслет, на мальчика, в котором хотел видеть сына.
— Почему вы хотели меня так назвать? — спросил его Брендан.
Берни собралась ответить, сняв с Тома тяжкую ношу. Но он ее опередил, тихо вымолвив с состраданием и любовью, глядя прямо в голубые глаза юноши:
— Наш сын родился в Дублине.
— Нет, — растерянно возразил Брендан, — я родился в Нью-Лондоне…
— В Ирландии, в Дублине, — подтвердил Том. — Мы поехали туда знакомиться с историей своих предков задолго до того, как Берни…
Он не договорил: «задолго до того, как Берни ушла в монастырь».
Она слушала пенье сестер, дрожа всем телом, словно под ней тряслась сама земля. Том старался отговорить ее от монашеской жизни с той самой минуты, как она услышала зов — именно здесь, в «Звезде морей». Семья ею очень гордилась. Келли тоже. Берни первая из своего поколения — из обеих семей — стала монахиней.
Ночь за ночью бродила вокруг, вымаливая ответы. Всегда любила Тома, жаждала быть с ним, выйти за него замуж. В то же время ее тянуло в другую сторону — она всем сердцем любила Бога, мечтала многое сделать, многим помочь, полностью Ему отдавшись, став монахиней.
Прогоняла мечты, молилась, чтобы они ушли. Если бы не мечта стать монахиней, отбросила бы одолевавшие ее днем мысли, воспротивилась желанию вступить в орден здесь, в «Звезде морей», где встретила Тома, где они провели столько счастливых минут.
Но мечты не уходили. Берни постоянно слышала голос, твердивший о призвании, о покаянии и молитве Господу Богу и Деве Марии. Душа разрывалась между любовью к Тому и стремлением вступить в орден.
Сюда, в Голубой грот, она пришла помолиться, сообщить Богу, что выбрала Тома. Ее одолевали другие мечты. По ночам снился не монастырь, а семья — она, Том и маленький мальчик. Но когда она в тот день опустилась на колени, ей явилось видение.
Перед ней предстала Дева Мария. Берни стояла на коленях на камне, молилась у алтаря, прося наставления. Помнится, день был очень жаркий, ни ветерка, даже на берегу. А в грот вдруг дунул сильный бриз с ароматом роз. У нее голова закружилась от сладости, она почувствовала прикосновение прохладной руки ко лбу.
Дева Мария вытерла ей лоб платком, зашевелила губами, но слов Берни не слышала. Дул слишком сильный ветер — ураган, сирокко. Берни потянулась к ее руке, но Дева Мария исчезла.
Она заплакала, пав на колени, рыдала в голос, умоляла Марию вернуться. У нее столько вопросов, она так любит Тома — неужели ее с ним разлучают?
Верующая девушка не могла пренебречь видением, отмахнуться, сделать вид, будто ничего и не было. Посчитала его повелением посвятить жизнь Деве Марии и Богу. Рассказала назавтра Тому, и тот в диком бешенстве схватил ее за руки.
— Может быть, это приказ любить. Едем со мной в Ирландию, Берни. Осуществим давнюю мечту, посмотрим, откуда пришли наши предки, откуда мы взялись.
Сами сестры советовали не спешить: пусть она убедится в призвании, прежде чем приносить обеты. Бродя по монастырю, по территории Академии, зная, что это место всегда будет напоминать ей Ирландию — родную страну Келли и Салливанов, — она поняла, что если не поедет туда с Томом, ее это будет вечно преследовать.
И согласилась. Они прилетели в Шеннон.
Никогда еще Берни не видела такой яркой зелени, простиравшейся повсюду — трава, склоны холмов, луга, живые изгороди, — кругом живая, сочная, изумрудная зелень, огороженная и разделенная каменными серебристыми стенами. Везде, даже с самолета, она видела наследие своих предков, и как только ступила на землю, почувствовала себя дома.
Ей нравился местный говор, тихий, мелодичный, будто люди рассказывают сказки; музыка в пабах, романтичные руины, кельтские кресты на кладбищах. Ее переполняла любовь. Она со страстью и волнением знакомилась с этой страной вместе с Томом, зная, что все это отзывается эхом дома, в Коннектикуте, в «Звезде морей», где их семьи вновь встретились, создав нечто вечное.
Они поехали в Дублин, и в первую неделю зачали ребенка.
— Том прав, — тихо сказала она теперь сидевшему между ними юноше. — У нас был ребенок, но он родился в Ирландии, а не в Америке.
— У вас? — недоверчиво переспросил Брендан.
Берни кивнула, не в силах посмотреть на Тома. Вспомнила, как поняла, что беременна, как они волновались, как Том о ней заботился. Под его заботой пряталась радость. Даже когда он помог ей остаться до родов в Ирландии — она заявила, что об этом никто не должен знать, иначе умрет со стыда, — постоянно надеялся, что Берни передумает отдавать ребенка на усыновление.
— А вдруг я как раз там родился, а потом меня отправили сюда, в больницу в Нью-Лондоне…
— В какой день ты родился? — уточнила Берни.
— Семнадцатого сентября восемьдесят четвертого года.
— А наш мальчик родился четвертого января восемьдесят третьего, — проговорил Том. Берни слышала безнадежность в его тоне. Вспомнила тот зимний день в Дублине, квартиру в кирпичном доме номер семь в Фибсборо, сланцево-серое небо, снег, ветер, когда Том, обнимая, вел ее по улицам. Они молчали, только Берни плакала. Наконец, он остановился, умоляя ее передумать. Она еще сильнее заплакала.
Ради Брендана вернулась в настоящее.
— Ты говоришь, что твоя мать училась в «Звезде морей»?
