Ди Бакстер не мог понять, зачем она ищет приключений на свою голову, да еще тогда, когда Кира, ее младшая сестра, скорее всего, лежит где-нибудь убитая.
Он не сделал скидку на то, что девочка была на пределе, а Карен Коупс достанет кого угодно. В его глазах она шлюха — такая же, как и мать. Вся семья — одни подонки. Фотографии Киры открыли ему глаза на многое. По его мнению, Кира Бруер вносила свою лепту в семейный бизнес, и сколько бы ни звонил ему главный констебль, он не изменит его.
— Это ты относила пленки на проявку? — спросил он.
Жанетта покачала головой.
— Я всегда оставляю имя и адрес. Неужели вам неизвестно, кто их принес?
Из ее слов вытекает, что бестолочь он, но никак не она.
Жанетта тяжело вздохнула, будто его вопросы наводили на нее скуку.
— Это была шутка, только и всего. Я разодела ее и сфотографировала. Закон не запрещает этого.
Он внимательно смотрел на нее. Она выглядела точь-в-точь как подружка хулигана: короткая черная юбка и нечесаные волосы, намазанные каким-то блестящим гелем. На тоненьких ножках видны зарубки от лезвий, тяжелые ботинки напоминали сабо на деревянной подошве.
Мордашку ее скрывала косметика: румяна, похоже, не смывались неделями, яркие краски — на веках; и эта светло-розовая помада, делавшая ее лицо таким знакомым. Такая же помада была у Киры Бруер на фотографиях.
Рассматривая Жанетту, Ди Бакстер пришел в отчаяние. Если она еще и не занимается семейным бизнесом, то скоро займется. Девочки часто по примеру своих матерей выходят на панель. Для них это как каникулы.
— Итак, ты признаешь, что сделала снимки своей сестры?
Она кивнула.
— Конечно, признаю. А что здесь такого? Ведь нет закона, запрещающего фотографировать, разве не так?
— Смотря какие фотографии.
Он чуть было не проткнул снимки пальцем.
Жанетта закатила глаза.
— Вы — единственный, кто находит в них что-то предосудительное. Я сделала их, чтобы порадовать Киру. Ей нравилась косметика и нравилось наряжаться. Как и всем маленьким девочкам. Могу я теперь идти?
— Где была пленка, когда ты видела ее в последний раз?
Жанетта подумала несколько секунд.
— В спальне… В спальне Киры. Она, должно быть, взяла ее с собой, когда пошла в магазин. Могу я теперь идти?
Она отказывается сотрудничать с ним, понял он. Ее высокомерие не знает границ. Вся молодежь округи может похвастаться точно тем же.
Но ему придется отпустить ее, ничего не поделаешь — наказывать девчонку не за что.
Улыбаясь, Томми открыл дверь и увидел Джон-Джона с Эрлом. Брат Киры тут же схватил его за грудки и стал бить головой о стену холла.
— Тебе известно, почему мы здесь, отвечай!
Томми молчал. В глазах его затаился страх.
— Что ты сделал с моей сестрой, грязный ублюдок?!
Джон-Джон несколько раз пнул Томми ногой, ощущая податливую мягкость его дряблого тела. Это разъярило его: он был уверен, что Томми издевается над ним. Глядя в заплывшее жиром луноподобное лицо, он прошипел:
— Ты думал, что вам это сойдет с рук, — тебе и твоему папаше! Я все знаю о Кэтлин, я встречался с ее бабушкой, она мне все рассказала.
При упоминании имени девочки Томми стал бледный как смерть.
— Это не так, Джон-Джон. Клянусь! Она — лгунья, эта девчонка. Я не дотрагивался до нее!
Томми охватил ужас, и это было заметно.
Джон-Джон со смаком плюнул ему в лицо.
— Я убью тебя, если ты не расскажешь мне о том, что произошло! Тебе понятно?
Эрл, наблюдавший за происходящим, спокойно сказал:
— Давай, Джон-Джон, кончай с ним. Не тяни!
При этих словах Томми побледнел еще больше и, как подкошенный, рухнул на пол. Он потерял сознание от страха.
— Смотри-ка, описался толстяк, — заржал Эрл.
Джон-Джон, ни слова не говоря, прошел на кухню и включил чайник. Когда вода закипела, он вернулся в комнату и плеснул кипятком на живот Томми.
Толстяк был одет в тонкие хлопковые штаны и рубашку. Кипяток обжег его. Не открывая глаз, он закричал.
— Ну, говори, сукин сын! — рычал Джон-Джон.
Затем он передал чайник Эрлу.
— Обдай-ка ты этого слона. Будь моя воля — я бы зажарил его!
— Пожалуйста, Джон-Джон, прошу тебя… — заелозил Томми.
— Что, больно, жирный педофил? Что ты сделал с ней? Она ведь, наверное, просила тебя не делать ей больно? Просила?
Томми испуганно икнул:
— Она умерла, да?
Джон-Джон с размаху ударил его кулаком по голове.
— Где моя сестра? Говори, где она?
Томми вновь закричал, сгустки соплей закрывали ему подбородок.
— Не знаю, клянусь… Спроси отца… Он был тогда… Не я… — Томми бормотал бессвязно, не в силах терпеть боль. — Он любил девочек… не я. Не в этом смысле! Не я…
Он стонал от отчаяния, но тем не менее старался убедить Джон-Джона в своей невиновности.
— Где моя сестра? Что ты с ней сделал?
— Я ничего не знаю. Клянусь памятью матери!
Он заплакал.
Джон-Джон бесстрастно взирал на него.
— Она была такая сладкая, такая сладкая, моя Кира… — Я любил ее… Любил по-настоящему… У меня и в мыслях не было обидеть ее.
Услышав это, Джон-Джон принялся бить Томми ногами.
— Любил, да?
Он задыхался от напряжения.
— Я убью тебя, сволочь, вместе с твоим папашей!
Но говорить что-либо было уже бессмысленно — Томми отключился.
Перед уходом Джон-Джон еще раз окатил его крутым кипятком из чайника — толстяк даже не пошевелился.
От него они поехали прямо в дом Деллы. Джон-Джон сидел на переднем сиденье, вслух проклиная убийцу ребенка. Он знал, что Кира погибла: оставалось отыскать тело сестры. Он был на грани истерики от отчаяния, — казалось, что поток слез захлестнет его.
Он отчетливо представлял ужас девочки. Бедная, что ей пришлось пережить!
А они-то с Джоани принимали в своем доме человека, который предал ее…
Джон-Джон во всем винил только себя.
Ему и в голову не приходило вызвать полицию. Это касается его лично — и он разберется сам.
Соседка Томми, миссис Карлинг, ждала, когда ребята уйдут, прежде чем вызвать полицию. Вызов она сделала анонимно. Что такое Джон-Джон Бруер, знали все в округе — он был страшен в гневе.
Делла и Джозеф находились в гостях у Патриции. По дороге домой они пообедали в Апминстере. Делла чувствовала себя гораздо лучше. Джозеф убедил ее, что спор с Малышом Томми касался исключительно семейных проблем. Сын, очевидно, переживает его отъезд, хотя, по правде говоря, Делла не верила в это. Она продолжала считать, что Томми нравится жить одному.
