Кира не понимала, что происходит, ее окружали улыбающиеся лица, она слышала заманчивые обещания. «Малышка, пойдем со мной…» — вот так это начинается. Ей и в голову бы не пришло, что кто-то может обидеть ее.
Джоани включила холодную воду, наполнила стакан и вернулась в спальню. Бетани по-прежнему лежала на кровати. Она поставила стакан на тумбочку, села рядом с ней и стала нежно поглаживать плечо девочки.
Бетани порывисто схватила ее за руку.
— Прости меня, Джоани. Обещай, что не будешь винить меня в этом.
— Я никогда не буду винить тебя, дорогая, ведь ты — всего-навсего маленькая девочка. Но мне надо решить, что делать, а для этого тебе придется рассказать все до конца.
— А вы не вызовите полицию?
Джоани не ответила. Все зависит о того, что она узнает. Возможно, она сама отомстит обидчикам. Ее ненависть к Томми вернулась. Ребенок ничего не сказал о нем, а это означает лишь одно.
Нашептывая девочке слова утешения, Джоани представляла себе Малыша Томми в гробу. Его и его отца.
Только такая картинка могла сохранить ей душевное равновесие.
Глава двадцать четвертая
Верзила Джон МакКлеллан широко распахнул дверь своей квартиры, сделав приглашающий жест.
Джон-Джон вошел, огляделся по сторонам с крайним изумлением. Никогда в жизни ему не приходилось видеть ничего подобного — это была фантастика!
Стены окрашены в белый цвет, в гостиной камин и огромных размеров диван из кожи кремового цвета. На стене — длинная картина, изображающая хаотическое низвержение ярких цветов. По словам Верзилы, ее авторам был сам Джексон Поллок.
— Никакого обмана, сынок, это подлинник.
Кухня была выполнена в стиле хай-тек: много металла и открытого пространства.
Это был дом преуспевающего человека, но не только. Обстановка почти агрессивно требовала проявления должного почтения со стороны приходящих — она кричала о мощи хозяина.
Это возымело действие на Джон-Джона. Он всегда ценил усилия матери, старавшейся превратить дом в достойное место для проживания. У них было чисто, опрятно, но бедно. Джоани убирала подальше дорогие изделия из фарфора и серебра, хотя и покупала их, — они были «слишком хороши» для повседневного пользования. Но здесь «слишком хороши» были все вещи.
Джон-Джон знал, что многие люди живут совсем по-другому. Он бывал в доме у Пола, но даже там не видел такой роскоши.
Верзила Джон едва не гоготал при виде удивленного выражения лица своего гостя.
— Здесь я всего лишь принимаю своих птичек, сынок. Тот дом, где я живу с женой, еще шикарнее. Моя старушка может спустить все деньги на яркую дребедень в универсальном магазине «MFS». Так что приходится надевать солнцезащитные очки, когда заходишь в туалет.
Джон-Джон прекрасно понимал, что он имеет в виду.
— Моя Кэти — хорошая женщина. Я живу с ней тридцать четыре года, у нас семеро сыновей. Все — отличные ребята, кроме последнего. — На лицо Верзилы Джона набежала тень. — Боюсь, он связался с дурной компанией. Ну, той, где верховодит Пиппи Лайт. Я столько раз предупреждал его! Никто не испытывал мое терпение так, как Кьерон. Вся его жизнь — мешок дерьма.
Говоря это, он достал из холодильника пиво; Джон-Джон понимал, что впереди у них длинная ночь. Вряд ли ему удастся вытянуть что-либо у хозяина; это будет небезопасно, да и бесполезно. Пусть говорит Верзила, а он будет молчать и слушать.
— Я знаю о твоей сестре, сынок. Носит же земля таких подонков! Нельзя никому доверять, помни об этом. — Он глотнул пиво из запотевшей банки. — Как это ни прискорбно, но над моей внучкой тоже надругался педофил, и им оказался папаша моей невестки…
Джон-Джон был потрясен.
— Неужели?! И что же вы сделали?
Джон МакКлеллан рассмеялся.
— Скажем так: его давно никто не видел, и увидят, только если Усама Бен Ладен взорвет часть автострады М-25.
— А… — понимающе протянул Джон-Джон.
— Педофилы, сынок, подобны раковой опухоли. Единственный способ бороться с ними — предавать уничтожению. — Верзила открыл очередную банку. — Только так надо поступать с ублюдками! Стирать их с лица земли. Сотри гадину в порошок и кремируй останки. Убьешь педофила — избавишься от болезни!
МакКлеллан открыл буфет и вынул перламутровую шкатулку. Она, как и другие вещи в этом доме, выглядела безумно дорогой.
— Пошарь в ней, может, найдешь что-нибудь подходящее, а я пойду сниму этот чертов костюм, лады?
Джон-Джон с любопытством открыл шкатулку. Она была полна наркотиков: марихуана, кокаин, ЛСД — чего тут только не было! Даже серебряный прибор для вдыхания — можно обойтись без жалких пятифунтовых бумажек. Нет сомнений: этот человек умеет жить, а ему уже за шестьдесят, это вам не двадцать!
Поколебавшись, Джон-Джон открыл пузырек со смолой каннибиса. Это то, о чем он слышал, но никогда не пробовал. Запах ему понравился, хотя и показался слабым. Может, лучше предпочесть кокаин?
Джон-Джону хотелось произвести хорошее впечатление на МакКлеллана. В душе он уважал этого человека. Конечно, ему приходилось слышать о нем разные истории, но все ли они достоверны? Теперь Джон-Джон был уверен в том, что в реальной жизни Верзила совсем другой.
Пока он возился со шкатулкой, в кухню вернулся хозяин. Он был в джинсах и тенниске и выглядел моложе своих лет. Джон-Джон заметил, что у него крепкие руки, а кулаки — так просто огромны, никакой кастет не понадобится. Верзила явно старался поддерживать форму. Но молодость его, увы, уже осталась позади.
Когда же они, наконец, приступят к делу, подумал Джон-Джон. Впереди у него встреча с Полом, а это на сегодняшний день важнее всего.
— Как поживает мать? — осведомился хозяин.
Джон-Джон вздохнул.
— Честно говоря, не очень.
Верзила Джон проявил сочувствие.
— Разумеется, а как же иначе? Пол говорил, что она очень любила дочку. — Он откашлялся и сплюнул в раковину мокроту. — Все проститутки чувствительные, скажу тебе.
Он увидел, как напряглись плечи Джон-Джона, и искренне рассмеялся.
— Ладно, сынок, я знаю, что говорю. Моя мать тоже была из их среды. Собственно, я никогда и не скрывал этого. — Он задумчиво посмотрел в окно кухни, словно размышляя о прожитых годах. — Мать вышла на панель, когда мы были детьми. Отец подался в бега, а нас было восемь. Крепкая оказалась женщина, да благословит ее Бог! Я глубоко чту ее память. Она износила свой организм, когда ей не было и пятидесяти. Отца я увидел, лишь когда пошел в гору, создал себе имя. Тут-то он появился, вонючая пиявка. — Он громко расхохотался, только на этот раз смех был неприятным, режущим слух.
— И что же вы сделали?
Лицо Верзилы окаменело.
