Фердинанд поднял голову:
— Я, по правде сказать, тоже.
— Итак, — Миранда смотрела на него в упор. — Я что, последняя об этом узнаю? Это из тех вещей, о которых все знают, но никто не говорит?
— Нет, конечно же, нет. Наоборот, никто не знает, в этом вся штука, именно это и делает тебя такой опасной.
— Опасной? Меня? — Миранда сумела не очень фальшиво рассмеяться. — Угроза обществу, преступник номер один во всей Британии, — она потрясла головой. — А почему; как говорится в таких случаях, ты мне все это рассказываешь? Или тебе нужно разрушить девичьи мечты, а не только разбить сердце, прежде чем убить? Так получается честнее и чище?
— Миранда, это в самом деле невозможно просто так высказать, как раз из-за того, о чем мы с тобой только что говорили, но я думаю, что я, ну, вернее, какая-то часть меня, о которой я и не знал, что-то внутри меня, я… — он помолчал. — Я тебя люблю.
— Что? — Миранда не верила своим ушам. — Ты битый час объясняешь, почему любви не существует, и какая я безмозглая дура, что в нее верила, а потом тебе хватает наглости заявить такое? Фердинанд, избавь меня уже от этих загадок, всади мне пулю между глаз, потому что я действительно больше не могу, — она ткнула пальцем себя в лоб.
— Миранда, я не хочу убивать тебя, я хочу жить с тобой. Просто я не знаю, как это лучше объяснить.
Внутри у Миранды поднимался гнев, а на лице, как показатель уровня, брови.
— Для тебя это что-то вроде игры? Тогда я сдаюсь, ты победил. Любви, значит, нет, а есть любовная охота. Только это мне охота любить, а ты любишь охотиться.
Фердинанд невольно улыбнулся; был уже шестой час утра, она всю ночь не спала, и все же могла выдавать остроты, которые не оскорбили бы и Оскара Уайльда. Это и делало ее такой очаровательной. Она, даже если бы захотела, не смогла бы избавиться от своего чувства юмора, а он, хотя никогда не позволил бы себе даже на минуту поверить, будто бы крутой мужик из секретных служб может утратить самоконтроль, увлечься «взаимоотношениями», вынужден был в конце концов признать то, что на самом деле понял давно, с момента, когда надел на нее свое пальто в поезде метро, следующем от Бейкер-стрит: в мозаике его жизни она с точностью встала на свое место, подобно детали этажерки от «ИКЕА», о которой и не знаешь, что ее не хватало, пока не увидишь ее одиноко лежащей в ящике, но после этого вся конструкция вдруг обретает устойчивость и держится без всяких подпорок. Должно быть, это любовь. Те самые вещи, которые раздражают и злят в устоявшихся взаимоотношениях, — строптивость и пессимизм — кажутся особенно привлекательными, свидетельствуя о перспективности данного кандидата в партнеры.
— Тогда мне все едино, — начал Фердинанд, встав с пола и садясь рядом с ней на скамью. — Попробую объяснить в последний раз. Поначалу, когда я говорил тебе, что люблю тебя, я лгал, это была работа. — Миранда кивнула, но ничего не сказала. — Потом, в отеле, я начал понимать — что бы ты ни думал о любви, никаких гарантий все равно нет. Поэтому я повел себя так, как повел бы себя на моем месте любой агент. Я предпочел более… э-э, надежное решение вопроса.
— Ба-бах!
— Да. Но тогда, когда я уже был готов это сделать, я осознал одну вещь, о которой раньше не задумывался, потому что был слишком занят делом. Я действительно в тебя влюбился.
— Вот только любви не существует.
— Ну, безумие, безрассудные поступки во имя романтики, все классические сногсшибательные фокусы — это, конечно, традиционная ложь. Промывание мозгов. Я понял, что просто хочу быть всегда с тобой, — он невесело рассмеялся. — Миранда, до того момента я даже не понимал, что вообще хочу быть с кем-то вместе. Но все вдруг стало ясно; я пытался, ну, пытался представить тебя мертвой, это стандартная антишоковая подготовка к убийству, но я смог представить себе только нас с тобой вместе, живых.
Из всех людей во всех церквах мира именно этот сумасшедший киллер, этот коварный, лживый, прекрасный мужчина должен был оказаться тем самым, кто произнес слова, которые она мечтала услышать всю свою жизнь. Только в ее мире, уникальном и одиноком, в ее мерзостном мире могло такое произойти. Большинству женщин в преддверии прочных отношений достаются несколько цветков и поездка за город на пикник, но ей, ей посчастливилось пережить засунутый в рот ствол пистолета и почти удавшуюся попытку удушения в захолустном переулке самого мокрого города в мире. Только ей могло повезти с таким любовничком.
— Так что ты предлагаешь? Вернемся теперь в Лондон и будем жить долго и счастливо, как мистер и миссис Шпионаж, в благополучном полуособнячке, и, когда ты утром уходишь на работу, я протираю фартуком твой пистолет и прошу сегодня не задерживаться, потому что к ужину у нас будет Моссад?
Фердинанд снова рассмеялся.
— Нет, Миранда, вернуться я не могу, после всего этого не могу. Ты открыла мне глаза. Нельзя испытать то, что я испытал, и продолжать играть в эти игры. Я проявил нерешительность, я допустил ошибку. А у нас первая ошибка становится последней. Я выпал из обоймы. Возврата к прежнему нет, и они меня достанут.
— Итак, ты уходишь из шпионского бизнеса.
— Из него не уходят. Если попытаешься, ты — меченый, в один прекрасный день кто-то постучит в твою дверь, кто-то вдруг свернет к тебе на улице, продавец в магазине поможет упаковать твои покупки, и все будет кончено. Мне не позволят уйти просто так. Я должен бежать.
— Бежать? Куда?
— Ну, переметнуться.
— Переметнуться? К русским?
— Боже помилуй, нет, к ним никто больше не бежит, слишком холодно и паршиво. К американцам.
— К американцам? Я думала, они на нашей стороне.
— Миранда, холодная война окончена, все секретные службы воюют друг с другом, стараясь друг друга перехитрить. В наши дни большинство уважающих себя шпионов дезертирует в Калифорнию. А почему бы и нет? Один из самых высоких в мире уровней жизни, и ЦРУ, так сказать, приглядывает за ними до конца отпущенного им природой срока. Половина британцев в Калифорнии — это беглецы из МИ-5 и МИ-6, у которых слишком много свободного времени. — Фердинанд замолчал и серьезно посмотрел на нее: — Миранда. Бежим со мной.
Вот так-так, теперь Миранде действительно необходимо было время на раздумья. Она посмотрела ему в глаза и, несмотря на всю ложь, которой нахлебалась с тех пор, как впервые в них заглянула, увидела в них новую глубину, новую чистоту, новую искренность. Может быть, просто — а вдруг? — он говорил серьезно. А если да? Он пытался убить ее, но ведь в итоге не убил; он завел ее в дебри, но ведь путь истины, или чего-то там еще, никогда не бывает гладким. Миранду чуть было не задушили, и это помогло ей понять, какой короткой может оказаться жизнь.
— Если я откажусь, что ты сделаешь?
— Я исчезну. Мне больше ничего не остается, игра окончена, я проиграл, и я знаю, когда уйти. Не тревожься, я улажу твое дело с Боссом. Все, что тебе придется сделать, — вернуться в Лондон, всюду бубнить о том, каким мерзавцем я оказался, пока не кончится твой испытательный срок, и тогда ты вернешься прямо к тому, с чего начинала.
