Мерсия смотрела на него. Ей нужно было, чтобы он это сказал.
— Миранда была там? — Она показала на пожарище.
Фердинанд кивнул, молча глядя на то, что осталось от их идеального домика.
— Она мертва? Вы это хотите сказать?
— Да! Да! — с покрасневшими глазами крикнул Фердинанд. — Я просто убил ее! Вы довольны?
Мерсия все еще не могла до конца это осмыслить.
— Почему? Что случилось? Зачем она, ну, в огонь-то зачем?
— Мера предосторожности. Я обещал вывесить сигнал, что со мной все в порядке, и не вывесил. — Он не видел смысла объяснять Мерсии, какой это был сигнал.
— Но она могла уплыть. Она могла добраться отсюда до берега, — они уже выплыли из самого густого дыма, и остров Пеллестрина был хорошо виден.
— Она сказала, что не станет. Она сказала, что лучше умрет. А я ей не поверил.
Мерсия слишком долго сдерживала слезы, и теперь они хлынули потоком.
— Мертва? Миранда? Мертва?
Только Флирт сохранил какое-то самообладание, а эти двое сидели, уронив головы в ладони. Одной рукой Флирт стал загребать веслом, направляя гондолу к острову.
Вертикаль страсти
Теория заговора
Мы можем даже наблюдать кастовую систему, выстроенную на этой психологии подавления собственного «я»; иерархию жертв и хищников. «Мы» — пролетариат, романтические массы, и «они» — победители, подлинные правители нашего общества, сильные мира сего. «Они» — это те, кто выше любви, кто вне нее, кому она не нужна в своем личностном, интимном аспекте. У «них» нет времени и желания заниматься любовью, разве что в том смысле, чтобы стряпать ее для нас и продавать.
У политиков, генералов промышленности, кинозвезд, этих икон нашего общества, которые так обворожительно нам улыбаются со страниц иллюстрированных журналов, что у всех них общего? Общее у них обилие денег, власти, иногда того и другого, неколебимая вера в свою ценность. Их «я» невредимо. Они не знают самоотречения ради других, они сохраняют себя для своего онанистического нарциссизма. Их самомнение, размером уже с Солнечную систему, разбухает за счет надежд, грез и вдохновения миллионов несчастных влюбленных. Они берут любовь, не отдавая ее, и на каждой фотографии их ухоженных домов, их замороженных объятий и ледяных улыбок эти чудовища эгоизма постоянно рекламируют тем или иным образом главный элемент своей системы, этот губящий душу, подсаживающий на иглу, затуманивающий разум галлюциногенный наркотик, который держит нас, мечтателей, в коме и параличе, свой базовый товар: любовь.
В таком угнетенном любовью обществе эгоисты процветают, находят путь к богатству, власти, а может быть, и к счастью, тогда как большинство из нас, убежденных, что нам предстоит обрести рай благодаря романтической любви, согласны делать то, что нам говорят, отречься от самих себя, и все только ради того, чтобы в итоге оказаться раздавленными эгоизмом этих бессердечных, пустых и мелочных себялюбцев.
Финансовые и романтические достижения выглядят внутренне несовместимыми. Финансы не поют романсы. В пословице «не везет в картах — повезет в любви» карты, о которых идет речь, — это Visa, Access и American Express.
И может быть, именно религиозный аспект любви яснее всего раскрывает существование ее политической подоплеки, хорошо скрытых истинных целей.
В наше просвещенное время мы отдалились от религии и ее суеверий, чувствуем себя в сигах взглянуть на нее объективным, критическим оком. Мы готовы прислушаться к лозунгу Маркса: «Религия… есть опиум для народа». Многие из нас сегодня считают неоспоримым тот довод, что религия может стать инструментом в руках Государства и богачей, инструментом для подчинения неимущих, необразованных и доверчивых масс. В большинстве религий очень туманно говорится о награде, ждущей нас лишь в каких-то иных существованиях, например в загробной жизни, или грозят вечными муками там, чтобы добиться надлежащего поведения здесь. От верующих требуется послушание и служение Это довольно полезно, если вам захочется управлять этими верующими. Не слишком невероятной тогда выглядит догадка, что религия может использоваться — теми, у кого власти побольше, а легковерия поменьше, — в качестве снотворного, наркотика, чтобы усыплять и подчинять себе массы.
Любовь — транквилизатор для живущего в каждом из нас идеалиста, и опасный наркотик для многих, для тех, кто, не беспокойся они так о своей внешности, о своем имидже в глазах своих возлюбленных, могли бы сотрясти самые устои Государства в попытке построить на его месте новое, «идеальное».
Государство — мое, ваше, любое — по самой своей сущности сосредоточено на самозащите, самосохранении и собаку съело в сокрытии истинной природы своей власти. Идеалисты, молодые, энергичные, наделенные пылким воображением — вот постоянная угроза для существования любого стремящегося к самосохранению государства.
Представьте себе, что Государство — это вы. Если вы ошибочно разыграете комбинацию с мечтателями, свои садовые орудия они сменят на осадные, розы и грезы променяют на угрозы и грозы, они приставят свои карьерные лестницы к вашей цитадели, разрушат ваши стены и застенки. Но дайте им мечту, дайте им недостижимую цель, дайте им ложную надежду, пустые иллюзии, дайте им любовь, небесную или земную, — и реальный мир останется вашим, их кровь, пот и жилы окажутся золотой жилой для вас.
Если мы в силах представить себе, что у любой религии может быть циничная политическая подоплека, то мы должны прийти к выводу, что она возможна и у любви.
29
Сикораксы
ПОЛАГАЮ, У НАС ВОЗНИКЛА НЕБОЛЬШАЯ ЛОГИЧЕСКАЯ ошибка в духе «Бульвара Сансет»; примерно как в том случае, когда история рассказывается от лица плавающего в бассейне трупа. Если я было в хижине и сгорело вместе с Мирандой, как я могу теперь быть здесь, с вами? Не исключено, однако, что Фердинанд в качестве меры предосторожности мог прятать меня в каком-то тайнике, чтобы использовать как козырь в переговорах, если их все-таки схватят. Не исключено. Что там произошло на самом деле, я честно вам расскажу, но простите мне, если я немного повременю с разгадкой. Мне теперь нужно думать о голливудских продюсерах. История моей любви окончена, я вышел из треугольника, и все оставшееся по отношению к нам с вами — просто повествование. Правдивое, но, как и все повествования, не более чем интрига, напряженная струна от того, что читателю уже известно, к тому, что ему предстоит узнать.
* * *
Опечаленный Фердинанд меланхолически помог Флирту в общем молчании довести гондолу до берега. Умы у всех были заняты теми вопросами без ответа, которые всегда задает смерть; лица застыли, как окаменевшие маски, словно не в силах выразить такое потрясающее горе, горе за пределами слез.
Вздорные чайки, следя за коптящими остатками рыбацкой хижины в безумной надежде все-таки высмотреть немного копченой рыбы, уселись вдоль низенькой каменной стенки, отделяющей от лагуны неухоженную, заросшую тростниками землю Пеллестрины. Мореплавателей они попытались отпугнуть зловещими криками и угрожающим хлопаньем крыльев. Когда гондола коснулась стенки, они с ужасным шумом поднялись всей стаей и начали метать фантастически пахучие экскременты на вторгшееся судно. Путешественники взобрались наверх, на тропу и, все еще не в состоянии задуматься, что им делать дальше, уселись, как и чайки, на стену у высокой травы и слушали птичью свару.
