…И чтобы мы не могли увидеть настоящие шестерни и приводные ремни политического механизма и поворачивающих рычаги механиков. В этом и заключена истинная причина того, что на Западе так ревностно отстаивают демократию — демократическая форма правления как нельзя лучше подходит для этой пьесы в театре теней, позволяя подлинным политическим воротилам сохранять безопасную анонимность. Власть имущим ничто не грозит, пока им не захочется еще и славы.
Итак, если парламенты и сенаты — это обезьянки, то кто же шарманщики?
31
Бирнамский лес
— НОЛЬ ОДНА ТЫСЯЧНАЯ ПРОЦЕНТА МОЕГО ЛИЧНОГО гербового сбора от каждой сделки, совершаемой на фондовых биржах Гонконга, Токио, Лондона и Нью-Йорка, — разглагольствовал Тони в гулком зале своего псевдотюдоровского особняка. Миранда смотрела на него отсутствующим взглядом. — Всякий раз, когда кто-нибудь покупает или продает акции, — продолжал Тони, сдувая фальшивую пыль веков с якобы дедушкиных часов, — он платит небольшой сбор соответствующей фондовой бирже, а та, в свою очередь, делает небольшой взнос в мой фонд через цепочку различных международных банков. Все, разумеется, по справедливости. Замечательно то, что заметить это практически невозможно, ведь система настолько автоматизирована, а если бы кто-то и заметил, утечка слишком незначительная, чтобы стоило тратить время и деньги на ее ликвидацию. Но на круг выходит порядка миллиона в месяц. На средства моего фонда и построено все это, и куплены вот эти, — Тони кивнул на застывшего у двери солдата. — Это не воровство, Миранда. Это просто приоритетное перераспределение средств. Это обеспечение работы «ВСЕ 1.1» до естественного окончания последовательности. По сути дела, это необходимо для блага всего мира.
В этот момент Фердинанд назвал Тони подлецом, мошенником и маньяком.
Фактически он просто кашлянул. Вежливо и негромко прочистил горло, но поразительно, каких эффектов можно добиться благодаря слегка воспалившимся гландам. Покашливание Фердинанда было одним из тех маленьких лингвистических шедевров, столь частых в нашей повседневности, когда один только звук подразумевает целые тома невысказанных слов, но сам по себе ничего такого не означает. Фердинанд проделал все это с надлежащей интонацией и в надлежащий момент, чтобы не только выразить циничные сомнения, но и подчеркнуть, что Тони сошел с рельсов здравомыслия задолго до конечной станции.
— «ВСЕ 1.1»? — откашлявшись, переспросил Фердинанд настолько серьезно, что это прозвучало лишь слегка иронически.
Но все поняли, что он имеет в виду. Тони глянул на него так, будто бы Фердинанд кашлял на всех зеленой желчью, и повернулся к Миранде:
— Это точная копия дома Томаса Мора, в котором он жил в Челси. Ну, знаешь, Мор, человек на все времена. Утопия и так далее.
Миранда не знала.
— Точная копия? Зачем?
— А мне нравится. Ведь здесь так здорово, вся местность выглядит как Европа триста лет назад, Это единственная часть Сербии, которая так близка к Западу, и все-таки живет по своим законам. Вряд ли я здесь единственный, кто в Европе вне закона.
— Да уж, — сказал Фердинанд, — кроме вас здесь еще несколько сотен военных преступников.
Тони наконец признал за Фердинандом право голоса.
— Для всего мира очень важно, чтобы моя работа была завершена, и если уж приходится делать это здесь, где Запад не может меня достать, то почему бы не создать такие условия, которые мне нравятся? За этой страной будущее. Она — для мыслителей, способных вырваться из интеллектуальной колеи типичной западной пропаганды. Для мыслителей, стремящихся к свободе, это место, где они будут свободными, не боясь преследований, не страдая от жары и мух, как в странах третьего мира, и от строгостей фундаментализма. Все они соберутся здесь. Те, чье мышление выходит за рамки.
— За всякие рамки, — сказал Фердинанд. — Психи, которые не могут жить в реальном мире, и преступники. В основе этой страны лежит геноцид.
— А в основе какой он не лежит?
Фердинанд подумал и нехотя кивнул.
— Так, дайте мне разобраться, — сказала Миранда. — Ты вовсе не был таким нищим, как прикидывался. Но ты жил в халупе в Шепердз-Буше просто шутки ради?
— Там было хорошее убежище. Могли бы найтись недоумки из бюрократических правоохранительных органов, которые назвали бы то, что я делаю, мошенничеством; а мошенников обычно ловят, когда окружающие замечают, что они вдруг разбогатели. Но это не мошенничество. Мошенничество, это когда цель — деньги сами по себе. Я только изымаю и использую средства, которые Запад, не будь он таким ограниченным, сам бы мне выделил для продолжения моих исследований. — Умолкнув, Тони посмотрел на носки своих ботинок и сказал почти шепотом: — И, и, и мне так хотелось быть рядом с тобой.
Неожиданно Фердинанд, всю жизнь не выдававший своих чувств — главным образом потому, что большую часть жизни ему и выдавать-то было нечего — хотя и сдержанно, но явственно начал злиться. Весь такой хладнокровный, бесстрастный, невозмутимый суперагент разведки очутился на пороге первого в своей жизни взрыва эмоций и не знал, как быть. Ему успели отвести спальню в западном крыле, тогда как у Тони и Миранды спальни находились в восточном. Интерес Тони к Миранде был достаточно явным, клоун этот Тони или нет; он захватил господствующие позиции в пространстве вокруг Миранды, и Фердинанд впервые обнаружил в своем скудном эмоциональном репертуаре чувство ревности. Он взрослел, мог бы сказать он, а взросление всегда болезненно. Может быть, следует сообщить Тони, в самых недвусмысленных выражениях, о своих отношениях с Мирандой. Но ведь дело не только в том, что он гость, — нет, ему действительно никак нельзя раздражать хозяина дома, если учесть, что только Тони отделяет его теперь от объединенного возмездия разъяренных сил НАТО. Потом его сразила убийственная мысль, которая до него подкосила многих, гораздо лучше него разбирающихся в чувствах: может быть, Миранде больше по душе ее старый сосед, оказавшийся в придачу мультимиллионером. И ревность еще чуть глубже запустила в него свои когти.
* * *
Во время всей экскурсии по дому Миранда замечала, что ее упорно лишают малейшей возможности перекинугься словечком с Фердинандом. Когда же Тони наконец вынужден был отлучиться в свою псевдотюдоровскую «мальчиковую комнату», Фердинанд, что было еще досадней, предложил ей не рассказывать об их взаимоотношениях. Пусть они ее не обременяют и не сковывают. Поэтому, когда все разошлись по своим комнатам, Миранда чувствовала себя несколько расстроенной из-за того, как эти двое мужчин реагируют друг на друга. Если бы она осознала, что каждый из них по-своему борется за нее, это могло бы вызвать у нее удовлетворенную улыбку. А так, в атмосфере полунамеков и полуправды она лишь боялась сплетающейся коварной паутины, в которой рано или поздно обязательно запутается. Потому что этим кончалось всякий раз, когда она пыталась солгать.
* * *
Словно беженцы из пьесы Ноэла Коуарда, все они в тот вечер переоделись к ужину. Фердинанд получил черный галстук, а Миранда нашла на своей кровати платье, которое выглядело на миллион долларов; иными словами, выглядело оно еще консервативнее, чем на эту сумму — усыпанное, как блестками, созвездиями бриллиантов и с ярлыком модельера. Несмело, как бы невзначай, примерив его и оценив, насколько дешево она сама смотрится по сравнению с этим халатиком от блестящего кутюрье, она его отложила и надела привычное и удобное черное платьице, которое носила с тех пор, как подожгла хижину.
