Однако смерть приходит не ко всем организмам. Как доказывает нам пример бесполых грибов и водорослей, без секса можно прожить вечно. Два миллиарда лет назад наши предки — всего-навсего какая-то слизь, протоплазма — вовсе не умирали; это не было заложено в их генах. Только представьте: ваш пра- … (90 миллиардов «пра»)..-прадедушка, возможно, до сих пор бултыхается в пруду под окном.
Эта протоплазма не вступала в сексуальные контакты, без которых, надо полагать, вечная жизнь была скучноватой. Время уплывало неспешно, и неспешно проплывали в первичном бульоне наши предки, пока новые мутантные гены, жадные до «прогресса», не загорелись этой идеей так сильно, что изобрели половое деление клеток — мейоз. Они научились «комбинироваться» друг с другом новыми волнующими способами. То была своего рода «Камасутра», луч света в царстве амеб.
Разумеется, с изобретением «секса» пришлось тут же придумать и «смерть», чтобы аккуратненько избавляться от одряхлевших, асексуальных, никому уже не нужных носителей генов, иначе очень скоро возникла бы жуткая перенаселенность.
На секс в нашей жизни возложено очень многое. Хотя бы потому, что именно половой акт лежит в самой основе «любви». Это незатейливое действо мы окружаем радужной оболочкой так называемых чувств. Мы украшаем его этим роскошным гобеленом эмоций с миллионом узоров, сотканных из нитей нашей жизни, нашей надежды, нашей тревоги, нашей мечты. Почему-то этот до вульгарности примитивный акт носит у нас благородное одеяние.
В политической жизни организма секс — лишь бездумное удовлетворение потребностей пролетариата, но тут на сцену выходит любовь и все облагораживает своим присутствием. Любовь — это высокая драма, она романтична и трагична Она играет главную роль, она ввергает нас в пучины отчаяния, возносит нас в хрустальные сферы блаженства; именно этот сумбур возвышенных и бесхитростных чувств делает ее противоположностью простого инстинктивного побуждения выполнять замысел нашего истинного хозяина.
8
«Все немного серьезнее, Ультра»
ВАМ, КОНЕЧНО, ПОКА НЕ СОВСЕМ ЯСНО, ЧТО ПРОИСХОДИТ. Я утаиваю некоторые вещи, держу вас в напряженном ожидании. Пожалуй, для нас, книг, это только естественно, но это абсолютно недопустимо в тех искренних и доверительных взаимоотношениях, которые должны сложиться у нас с вами. Прошу прощения. Сейчас я все расставлю на свои места. Человек, который в метро попытался украсть меня у Миранды, Питер Перегноуз, он же Ляпис Лазурь, известный нам с вами как «Троцкий», был шпионом, сотрудником нашей военной разведки, секретным агентом.
Вернее, не совсем так. Собственно, на жаргоне Офиса его статус в табели о рангах обозначался как «полено», сокращенно от «полномочный наблюдатель» — секретный информатор и агент влияния, тайная связующая нить, одно из щупалец секретной службы, тянущееся в ту часть внешнего мира, где он живет и работает. Много лет назад, когда его «куратор» Крапп Маррена впервые на него вышел, Перегноуз от своей книжной жизни дошел до того, что вообразил, будто бы его вербуют для работы в гламурном мире международного шпионажа. Эта фантазия позволила Краппу эксплуатировать Перегноуза за мизерное жалованье, использовать его энциклопедические знания и многолетние связи в мире книг. Несмотря на весь свой хваленый интеллект, Перегноуз не позволял рассудочной логике развеять свои сны наяву, не хотел признать, что этим все и ограничивается, и никаких шпионских приключений у него не было и никогда не будет. Если ты вынужден красться на цыпочках, когда топчешь мечты других людей, то на собственную мечту даже дохнут боишься.
Итак, поскольку время до встречи еще оставалось, а никаких дел у него не было, Перегноуз, захватив с собой «житие» Миранды Браун, неторопливо, пешочком отправился в Офис, находящийся километрах в полутора к югу от Бонд-стрит на набережной реки Темзы.
Перейдя через аллею Мэлл, что тянется от арки старого Адмиралтейства к Букингемскому дворцу, можно сказать, из воды да в полымя, Перегноуз ступил на тропы парка Сент-Джеймс, вьющиеся среди зеленой весенней травки и рассыпавшихся желтой перхотью маргариток. Однако Питер Перегноуз решил пройтись по тропам парка Сент-Джеймс вовсе не ради их легкомысленной прелести. Он сделал это в ознаменование уже близкого, как он считал, события — присвоения ему за проявленную инициативу статуса полноправного «секретного агента». А этот общедоступный городской сад был, как уверяли все прочитанные Питером романы о секретных службах, парком шпионов.
* * *
Вообще-то, я очень люблю книги о шпионаже, о приключениях рыцарей плаща и кинжала, о тайном мире и двойной игре, где за каждым углом поджидает приз в виде пухлогубой красотки. По правде говоря, сотрудники современной военной разведки занимаются сексом в среднем только 1,2 раза в месяц, и случаи, когда они наяву встречают знойных красавиц, говорящих по-английски с иностранным акцентом, целиком относятся ко времени их двухнедельного оплачиваемого отпуска в Малаге или рекогносцировок на греческих пляжах. Ухватившись за газетное объявление «требуются менеджеры в отдел информации», они оказываются за унылыми канцелярскими столами, и единственное, что они видят на своей шпионской работе, — это скучные статистические таблицы, которые не имеют с реальной жизнью ничего общего, кроме самой этой неизбывной скуки. На самом деле, за исключением обеденного перерыва, когда они приходят в парк Сент-Джеймс, чтобы съесть свой злосчастный сандвич на свежем воздухе, делать им там нечего. Хотя парк этот — единственный свободный участок земли возле Уайтхолла — когда-то действительно был местом встреч всех работающих в Британии шпионов, которые не хотели, чтобы их подслушали, но не имели достаточно воображения, чтобы найти другое, не столь одиозное место.
Во времена славных лет холодной войны в Сент-Джеймсе и впрямь нельзя было чихнуть, не обрызгав при этом парочку-другую шпионов, тайно здесь встретившихся и разговаривающих вдохновенными сюрреалистическими фразами. На мосту через декоративный пруд, за кустами, на загаженных гусями тропинках по тысяче раз на дню можно было наблюдать это импровизированное «ожидание Годо», этот театр абсурда, где Эстрагон и Владимир
[8]
в модных дорогих костюмах, не до конца уверенные, признаваться друг другу или нет, разговаривают одновременно обо всем и ни о чем.
— Марионетка часто говорит о любви между рыбами.
— Да, пока с ним покончат, много вилок побывает в сердце зеркала.
— Да.
— Да.
— Так пойдемте же.
— Да, нам пора идти.
— Да.
Они не двигаются с места. Их ботинки увязли в гусином дерьме.
Кстати, в хлынувшем после окончания холодной войны потоке рассекреченной информации всплыло, что у русских еще с 1948 года под каждым кустом в Сент-Джеймсе было натыкано по «жучку», а каждый третий гусь, как бы он ни был хорош, умея изящно хлопать белыми крыльями и гадить зеленым пометом, представлял собой механическую подсадную утку со встроенной камерой. Англичане, в свою очередь, признались, что в парке Горького у них долго работал оперативник — лилипут, притворявшийся мальчиком в матроске и прятавший рацию в воздушном шарике. Они, впрочем, умолчали, что единственно ценный материал, добытый за двадцать с лишним лет парковых гуляний, сводился к донесениям о преступно быстром росте цен на русское мороженое.
