— И все же вы считаете, что она не придает книге большого значения.
— Даже если книга для нее что-то значит, не думаю, что у нее много друзей, чтобы распространить информацию. За стены ее квартиры ничего не выйдет. Это просто одинокая и застенчивая юная девушка. Лидерские качества у нее на троечку.
Перегноуз чуть не выпрыгнул из своего кресла.
— Нет же, нет. Фы ошибаетефь.
— Вот как?
— Прошвым фечером в бае. Там быва едфа ви не фотня чевофек. Когда она пояфивафь, ффе фмотреви товько на нее. Ффе ф ней повдоофавифь и утощави ее напитками.
Крапп нахмурил свои впечатляюще мохнатые брови:
— Вы уверены?
Питер энергично закивал и сел. Как участник фарса, он чувствовал, что пуговицы у него на штанах нетерпеливо потрескивают, стремясь оторваться.
Крапп смотрел на Фердинанда:
— Что-то не сходится.
— Сэр, я могу только рассказать вам о впечатлении, которое у меня сложилось. Она действительно не стоит таких усилий.
— Мы не можем рисковать. Надо ее ликвидировать, пока информация не расползлась. Если бы мы аккуратней провели зачистку, когда отделались от Пеннигроша, мы бы вообще не столкнулись с этой проблемой. Уберите ее, Ультра.
— При всем моем уважении, сэр, — сразу сказал Фердинанд, понимая, что, чем быстрее оспоришь решение, тем больше шансов его изменить, — если Ляпис прав и у нее столько друзей, то на подготовку правдоподобного несчастного случая уйдет несколько дней, а к тому времени она может инспирировать целую бурю слухов, которые необходимо будет пресекать и изолировать.
— Все правильно. Мы не можем ее засадить. По крайней мере, не здесь. Но мы должны срочно ее изолировать. Боюсь, Ультра, вам придется стать сладкой приманкой. И сегодня к вечеру необходимо изъять ее из ее окружения. И увезти подальше.
В этот момент снова вошла Бренди, с полотенцем вокруг талии.
— Сэр, думаю, лучше напомнить вам, что уже восемь тридцать.
Молодой человек быстро затолкал Шерри за диван и повернулся к Бренди с измазанным помадой лицом.
— Бренди! — воскликнул он с деланным удивлением.
— Если вас не затруднит, — прозвучала в ответ мантра.
Бренди холодно взглянула на него:
— Ты с кем-то целовался.
— Нет, что ты.
Бренди молча показала на следы помады.
— А. Я порезался, когда брился.
— Кто она? — закричала Бренди. — Скажи мне, кто. Мадера?
— Если вас не затруднит, — хором произнесли все. Даже Перегноуз подключился.
Молодой человек покачал головой.
— Только не говори мне, что это была Амаретта.
— Если вас не затруднит.
И тут Шерри встала из-за дивана.
— Кто такая Мадера? — воскликнула она.
— Если вас…
— Шерри, — не веря своим глазам, сказала Бренди.
— Если вас…
— Бренди, — произнесла Шерри.
— Если вас…
Обе девушки подошли к молодому человеку и залепили ему по увесистой оплеухе. Отшатнувшись, он упал. Девушки улыбнулись друг другу и ушли. Крапп помахал своим стаканом поднимающемуся молодому человеку.
— Я вроде бы вас знаю. Разве вы не Джек Дэниэлс?
Общий хохот.
— Нет, сэр. Меня зовут Гленн.
— А-а, — отозвался Крапп, хмуро глядя в свой стакан.
— Гленн Ливетт, сэр.
Свист и улюлюканье сопровождали рефрен «если вас не затруднит».
Крапп кивнул и встал. Обернулся к Фердинанду:
— Я хочу только одного, чтобы это прекратилось. Понимаете? Проявляйте инициативу. — Он взглянул на часы. — Что бы ни произошло, вы должны закончить дело до наступления нового финансового года.
— К шефтому апьевя? — спросил Перегноуз.
— Нет, к первому числу. Начнется новый финансовый год.
— Но, сэр, — сказал Фердинанд, — это же послезавтра.
Крапп кивнул.
— На этом все. Удачи. Ультра. Ляпис.
— Сим-салабим, сэр, — кивнул Ультра и, придерживая Перегноуза за плечо, вывел его со сцены.
Крапп повернулся к Глену Ливетту:
— Осмелюсь заметить, что после всех этих Шерри-Бренди вам бы нужен кофе, крепкий такой кофе.
— О, я его видел, сэр. Он та-акой проти-и-ивный.
Занавес.
Вертикаль страсти
Теория заговора
Я, подобно всем современным людям, уверен, что знаю, почему происходит все на свете. Я могу рассчитать вероятность попадания молнии. Я наследник достояния, оставленного мне Рационализмом и Эмпиризмом, целой галактики объяснений, выстроенной на фундаменте картезианского мышления из элементов Периодической таблицы.
Теперь я старше и узнал все эти объяснения, и верю, что стал умнее. Я не боюсь людей, даже более могущественных, чем я, ведь я знаю, что они — только люди и так же смертны, как я. Кошмары точно так же мешают им спать, годы вгрызаются в их плоть, и вздохи превращаются в охи. Я могу найти утешение в понимании этого и в своем знании о мире, хотя он утрачивает для меня очарование тайны и волшебства. Своего рода расплата, я полагаю.
Итак, теперь я стар. Я старею — но только потому, что не сумел найти другого способа не умереть. Все мы постепенно стареем, и нам это даже кажется прогрессом, продвижением к более глубокому пониманию и к реализации наших целей в жизни. Но осязаемы ли эти цели? Духовные цели недостижимы в нашей телесной ипостаси, а материальные недолговечны и преходящи, ведь всегда отыщется что-то еще, чего нам не хватает.
И тогда не исключено, что любой прогресс в нашей жизни — всего лишь побочный результат нашего подлинного продвижения по жизненному пути; и мы ни к чему не приближаемся, по сути дела, мы только отдаляемся от исходной точки. Жизнь — это не путешествие куда-то, это бегство от того, что нам не нравится, и, старея, мы стремимся по возможности увеличить расстояние между нами и «ним». И это «нечто», это «оно», как я думаю, суть страх. То, что больше всего нас пугало, когда мы были маленькими.
Становясь старше, мы многое узнаем и перестаем бояться. Взросление — это просто наша попытка преодолеть страхи наивного разума, спрятаться от детских ужасов.
Как поэтически сказано Шекспиром в отрывке из «Цимбелина», только смерть освобождает нас от жизни в страхе Надгробные плиты тому свидетельство: только когда мы умираем, можем мы действительно «покоиться в мире», и ничто нас больше не тревожит и не пугает. И когда мы смотрим на мертвое тело умудренного жизнью близкого человека, что рано или поздно ждет каждого из нас, и задумываемся, как же это — все уроки жизни, вся его мудрость в конце концов не привели его ни к чему, лишь обратили опять в «прах и пепел»
[19]
, мы можем решить, что жизнь, в сущности, лишена смысла. Но все его достижения, его мудрость, интеллектуальные запросы и изыскания — это свидетельство его прогресса, признаки того, как далеко он ушел от своего страха, превратившись из беззащитного испуганного ребенка в цивилизованного, просвещенного и неустрашимого взрослого.
