Может показаться, что страх в нашей жизни — достаточно негативная побудительная сила. Мы инстинктивно сопротивляемся подобным истинам. Мы ни за что не согласимся признать, что значение наше может быть хоть сколько-нибудь ниже того уровня, который мы для себя определили. Мы предпочитаем быть охотниками, а не добычей, и все же, как будет показано далее, «негативная мотивация» суть один из главных изъянов человеческого бытия.
Возможно, преодоление страха — уже само по себе цель, то, к чему мы и стремимся, но если страх все же остается первопричиной, отправной точкой, то наши попытки справиться с ним суть не позитивный акт, а защитная реакция. А ведь страх невозможно преодолеть, мы только глубже загоняем его в подполье; это доказывает пример миллионеров, которых страх нищеты мучает еще долгое время после того, как они гарантируют себе высокие прибыли, или политиков, которых страх бессилия мучает долгое время после того, как они станут отцами нации.
Как мне представляется, это признак могущества и вирулентности любви — то, что страх лишиться ее стал для человечества одним из самых сильных. Сегодня у нас есть собственные астролябии, гораздо более дорогостоящие, нежели раритет в библиотеке Скоун-колледжа: сегодняшние инструменты — это масс-медиа, они чертят для нас орбиты нашей новой солнечной системы с помощью золотых кругов общества, наших подлинных идолов страха, наших звезд, наших суперзвезд. Эти боги в кино и на эстраде, на телевидении и в книгах клянчат, чтобы мы их любили. Ими-то и правит страх, заметный для всех нас, страх признаться себе, как мы, в сущности, одиноки, ужас не быть любимым.
17
«Вы хоть понимаете, чем занимается наш сектор Y?»
МИРАНДА ОТКРЫЛА ГЛАЗА И ПОСМОТРЕЛА НА ЧАСЫ. Восемь пятнадцать. Она опаздывает. Упорно заставляя каждую мышцу пробудиться к жизни, выползла из-под одеяла, поднялась и привалилась к выдвижным ящикам. Вытащила поблекшие голубенькие трусики и черный лифчик, когда-то кружевной, но сейчас больше похожий на украшенный бахромой предмет, в каких исполняют танец живота. Когда-то, в незапамятные времена, она купила его, чтобы сделать самой себе подарок, но мечту и красоту давно вытеснила голая функциональность, и теперь она надевала и застегивала его так же машинально, как шофер — ремень безопасности. Снова усевшись на кровать, напялила скатанные колготки и начала искать свою рабочую юбку. Заглянула под стул, не поленилась даже залезть под кровать. Отбросила одеяло. Юбки нигде не было. И тогда Миранда вспомнила, что она вчера осталась в вагоне метро.
— Гадство, — вслух сказала она. — Вот же гадство.
Достала свое одинокое платье и натянула его через голову. Вытащив из ящика самый широкий пояс, надела его на талию и взяла блузку. Расправив на боках блузку, аккуратно скатала ее полы и подоткнула их за пояс, так что казалось, если не присматриваться вблизи, будто бы блузка заправлена в юбку. Отлично, подумала Миранда, глядясь в зеркало. Отлично.
Сидя перед зеркалом, Миранда смотрела на бесспорное доказательство своей жизненной катастрофы. Вглядывалась в этого конченого человека и размышляла, что еще можно спасти. Вчерашний макияж размазался по лицу, и сейчас она выглядела как та Миранда, которую она хорошо знала и ненавидела. Было что-то приятное в том, чтобы увидеть эту знакомую Миранду после иллюзорных девушек у Тони ночью. Она протерла лицо куском детского подгузника. Идею подсказала Мерсия: самые дешевые гигиенические салфетки во всем ассортименте. Несмотря на некоторую утреннюю дрожь в руках, Миранда ухитрилась попасть тушью по ресницам и провести по губам помадой. Схватив сумочку и меня в ней, Миранда метнулась в дверь, пробежала мимо пристанища Тони, вниз по лестнице, и выскочила на улицу. Только на полпути к метро сообразила, что сегодня утром не облегчала кишечник. Вчера она съела обильный ужин, и весь он еще оставался у нее внутри. Улыбнувшись такой забывчивости, она отчетливо услышала грохот поезда, приближающегося к виадуку на Голдхоук-роуд. Миранда помчалась к платформе, хлопнула по своей кнопке «одна», взлетела по ступенькам и уже на самом верху поскользнулась. Стараясь удержаться в равновесии, откинулась назад, и начался полет вверх ногами. Она полетела вниз, она падала вниз по лестнице. Как неосторожно, неосторожно, думала она, падая. Земля угрожающе приблизилась к глазам.
Миранда открыла глаза и посмотрела на часы. Восемь тридцать. Она опаздывает. Упорно заставляя каждую мышцу пробудиться к жизни, выползла из-под одеяла и начала всю процедуру с начала.
* * *
Для любящих время течет парадоксально. Когда они в разлуке, время замедляется и растягивается так, что дни кажутся годами. Но когда они вместе, время пускается вскачь, и часы пролетают за секунды. Получается, что единственный способ для любящих проводить больше времени вместе, чем в разлуке, — это перестать любить. Может быть, именно поэтому мы так в конечном счете и делаем. Но я страдал от самой пылкой любви, несмотря на все свидетельства, которые громко стучались в мою обложку. Там были и Флирт, и Фердинанд, и ужин при свечах. Ну и что? По моим часам влюбленного прошло, казалось, столетие с тех пор, как она меня в последний раз открывала, но в метро она села и, словно повинуясь условному рефлексу, достала меня из сумочки, и наша связь возобновилась. Я пытался собрать воедино осколки наших взаимоотношений, я пытался рассказать ей о бренности, о ненадежности человека для человеческой любви, пытался отговорить ее от этого. На неодушевленные предметы можно положиться. Ты можешь доверять мне. Любить меня.
Легко определить, когда читатель становится невнимательным. Взор застилает дымкой, зрачки застывают и расфокусируются. С вами так иногда бывает. Я вас вижу. Во мне достаточно чуткости, чтобы понимать, что это просто человеческая слабость. Ничего личного. Это не значит, что вы меньше обо мне думаете. Но в то время это меня всерьез беспокоило. Я пытался говорить с ней, а она была где-то далеко. В тумане воспоминаний о прошлом вечере. Подарила Фердинанду улыбку, которую он никогда не увидит. От своих грез она ненадолго очнулась на остановке «Латимер-роуд», наполовину ожидая, что здесь снова появится Троцкий. Он не появился. Мимо проплыл Паддингтон, но никаких книжных краж, никаких погонь не было. Возвращение в повседневность. Вчерашний день был уникальным, и ей осталось только сохранить о нем удивительные, прекрасные воспоминания. А жизнь — она другая.
* * *
— Может быть, вчера я неясно выразился. Вы — жизненно важный элемент в нашей инфраструктуре. — Мистер О’Шейник расхаживал взад-вперед у своего письменного стола, припоминая список фраз из «Менеджмента для чайников». Он сцеплял руки, попеременно хватался одной за запястье другой. — Как и все мы, как наш президент, как я, вы — звено в цепочке, приводящей весь механизм в движение. Если вы слабое звено, то вся цепь ослабнет. Вы угрожаете гладкому течению всего процесса. Я понятно объясняю?
Миранда начинала думать, что увольнение лучше, чем необходимость выслушивать менеджерские метафоры О’Шейника. Правда, не было еще случая, чтобы он в итоге хоть кого-то уволил.
— Полагаю, что вы услышали от меня достаточно строгое предупреждение, и тем не менее. И тем не менее, вы продолжаете пренебрегать правилами. Правилами, благодаря которым Второй этаж стал одним из лучших отделений во всем универмаге. А может быть, вы считаете, что мы недостаточно хороши для вас?
