— Постараться об этом не думать?! Что у меня полноги не хватает? И что мне прикажете делать? Считать овец?
— Вы потеряли только три пальца.
— Я их не терял. Это вы их отрезали. Я требую их назад.
— Мыслите позитивно. Мы остановили гангрену. Вероятно.
— Вероятно? Что значит «вероятно»?
— «Вероятно» — значит вероятно. Мы не можем гарантировать, что это произошло, но есть действительно высокая вероятность, что мы ее остановили.
— Высокая вероятность? Я лишился трех пальцев ради высокой вероятности?
— Медицина пока неточная наука, она вся состоит из вероятностей и попыток их увеличить или уменьшить. Ампутировав вам три пальца…
— Уменьшив мою ногу.
— Уменьшив вашу ногу, мы увеличили шансы на то, что удастся сохранить оставшееся.
— Но если все сводится к шансам, то чем отличается больница от ипподрома?
— Не знаю. На ипподроме, наверное, четвероногих больше.
Флирт отвернулся от доктора Скудодер к стенке и уткнулся в подушку. Он не хотел, чтобы она видела, как он плачет. Настольная лампа бросала резкие тени на складки занавески, окружавшей его койку. Вдали слышался дружный хрип из гериатрического отделения, сообщавший ночной дежурной, что никто там пока не помер. По крайней мере, доктору Скудодер хватило такта не задавать, когда он очнулся от наркоза, традиционный проверочный вопрос: «Сколько пальцев вы видите?»
— Постарайтесь уснуть, — сказала она, захватив свой стетоскоп и с колдовским шелестом исчезая за занавеской. Флирт изучал узор теней на задернутой занавеске. Он смотрел, пока не уснул, и спал, пока не увидел сон. И что это был за сон! Ему приснилось, что занавеска колыхнулась, потом задергалась, будто кто-то пытался через нее проникнуть. В разрезе занавески появилась рука с длинными, ярко-красными ногтями. Рука медленно отодвинула ткань, открыв испещренное тенями голое плечо и ключицу, а затем и лицо Мерсии. Одевшейся для убийства. Или для возвращения к жизни, кому как больше нравится. Два белоснежных полукупола ее грудей вздымались из тугого черного корсета, как из ажурно зашнурованного фонтана, а выше ее шея ослепительной беломраморной башней вела к лицу с поблескивающими чернично-темными губами. Флирт судорожно сглотнул, опустив взгляд на ее талию, на ее черную юбку, плотно обтягивающую изгибы и выпуклости ее бедер и ног, словно бы целиком заглоченных тонкокожей анакондой. И на черном подоле — разрез, единственный стремительный росчерк ошеломляющей белизны ее ног, летящий снизу вверх к талии, слишком высоко, чтобы там могли быть надеты какие-нибудь трусики. На минуту Флирту показалось, что тысяча саксофонов в клубах дыма выводит медово-тягучую мелодию для стриптиза. Волк внутри него сцепил лапы, словно собравшийся свистнуть тюлень, а его глаза выскочили из орбит и что-то сплясали на ночном столике. Флирт пытался придумать, что сказать, но в голову почему-то приходили только звуки пыхтения, да фраза «вау-у-ва-у-ву-у-ум».
Мерсия подошла к нему, поигрывая бедрами, как никогда не делала раньше, полузакрыв глаза и молча вздыхая, и все линии и обводы ее тела источали эротические волны, словно каждое движение каждой его части доводило ее до экстаза, немыслимого вне наркологического отделения на пятом этаже. Мерсия рукой пробежалась по его ноге, острым ногтем прочерчивая дорожку к его паху. Рука остановилась, нежно замерла в умопомрачительной, на волосок, близости от его гениталий. Мерсия смотрела ему в глаза, завораживая его своими длинными черными ресницами.
— Считай, что я пришла, — сказала она, сделав паузу и прикрыв глаза, — узнать, как у тебя дела.
Это было безумие. Это был сон, но Флирт ощущал все так явственно, ощущал, как слова с трудом протискиваются через глотку.
— Со мной все в порядке. Ты же знаешь, — пожал он плечами.
— Держишься молодцом? — подняла бровь Мерсия и всем телом легла на него сверху Все было таким реальным, таким осязаемым, но мысль о том, что он спит, наполняла его ощущением одновременно всесилия и тщетности. Он был во сне, но и в полном сознании, поэтому в своем мире он стал подобен Богу, он мог управлять им, как пожелает, мог сделать все, что захочется, не боясь, что кто-то его одернет. Что бы он ни сделал, какой бы покорности себе ни потребовал, это не имело никакого значения. Его глубинные инстинкты, его высвободившееся «оно», могли провести его через все пучины порока, и это ничего не значило. Но, опять же, это не значило ничего. Если ничего нет, к чему тогда и хлопоты? Он совершит все нужные телодвижения, затратит силы и так далее, и чего ради? Ничего не достигнет, ничего не получит, никуда не придет. Он опять проснется и ничего не получит, никуда не придет, мир останется прежним, а сам он будет тем же грустным клоуном без пальцев на ноге, каким был, когда засыпал. Если не еще печальнее из-за такого до обиды волшебного сна. Ее груди тесно сдавили его, и он почувствовал, что попал пенисом в переплет.
И вот тогда. Да и хрен бы с ним, подумал он. Почему бы нет? Не каждый день можешь делать все, что хочешь, с такой фантастической женщиной. В конце концов, это его сон, а не чей-нибудь. Положив руки на плечи своей грезы, он нежно осадил ее вниз. О, да! Если бы все сны были похожи на этот! Можно плыть, плыть и плыть в этой лодке и никогда не возвращаться к реальности. Флирт на мгновенье заподозрил, что на него мог так подействовать медикамент для общего наркоза, и удивился, почему всю жизнь избегал наркотиков. Это же так приятно. А руки его грезы все гладили его, она постепенно набирала скорость.
— Боже! — простонал Флирт. Он никогда не разговаривал и не стонал во время секса, хотя ему всегда этого хотелось. Стыдливость и необходимость таиться от мамочки в формирующие привычку ранние годы его карьеры в мире большого секса лишили его страсть звуковой дорожки. Но сейчас это был его сон, его фантазия, его праздник, и он имел полное право кричать, подвывать и стонать, сколько душе угодно. Темп движений нарастал до безумия, и Флирт понял, что думать уже не в состоянии. Мерсия приподнялась на коленях и была, кажется, уже везде, всюду проникая своими губами, пальцами, бедрами, грудью. Флирт зашелся в неотвратимом, необоримом, долгожданном порыве, который сначала нарастал где-то внутри и который он всеми силами старался задержать, растянуть наслаждение приближающегося оргазма как можно дольше. Но остановить его уже было нельзя.
— Боже! — вскричал Флирт. — Да! Да! — орал он. — Нет! Нет! Нет! — стонал он. — О! О! О!
Он вскидывал могучий пах вверх и вперед, с каждым разом сильнее и глубже, пока все клеточки тела не напряглись в высшей точке подъема, и тогда он, застыв в спазмах оргастической агонии, выбросил, испустил, исторг, изверг и начал падать, а падая, крикнул богам:
— ДА! — закрыв глаза и опустошив себя, излив этот поток, этот океан, эту чайную ложку своей любви.
В изнеможении Флирт вяло приоткрыл глаза. Бра горело. Проморгавшись от слез, он постепенно различил осуждающее лицо сиделки, стоявшей в разрезе занавески. Грубое пробуждение, если только он уже проснулся. «У-упс», — подумал Флирт, с тягостным разочарованием понимая, что волшебный сон все-таки кончился. Наверное, он кричал во сне. Смущение волной затопило его, и он глуповато улыбнулся. Затем, чтобы попробовать прикрыть все предательские влажные пятна, Флирт быстренько сдвинул ноги вместе и был окончательно ошарашен, обнаружив, что под одеялом у него кто-то есть.
