Миранда в исступлении промчалась мимо церкви, бросилась в убежище следующего переулка. Остановившись перевести дыхание, увидела стремительно пересекающий площадь силуэт.
Так и не отдышавшись, Миранда побежала по переулку мимо закрытых ставнями магазинов. Теперь шаги позади нее звучали ближе. Как ни меняла она направление, шаги не отставали. Еще один поворот, и вдруг их не стало слышно. Миранда прислушалась, но не услышала ничего, кроме собственного сиплого дыхания. На цыпочках прокралась до конца переулка и, оказавшись опять на берегу лагуны, опасливо огляделась.
Лагуну теперь окутывал туман, мягко накатывающий на набережную. Его влажная дымка холодила кожу, как прикосновение руки из могилы; а натруженные легкие Миранды этот колючий холод заставил содрогнуться в громком кашле. Прерывистый звук резким стаккато разнесся окрест, с сухой издевкой отражаясь эхом от молчаливых камней. В наступившей ужасной тишине Миранда слышала отдаленный, одинокий звон — где-то на волнах качался туманный буй, мерно отбивая колоколом свое печальное предостережение.
Снова послышались шаги. На этот раз тяжелый топот бегущего. Миранда кинулась в следующий переулок, прячась в его спасительных тенях. Может быть, если туман сгустится, она сумеет спрятаться. Она отчаянно бежала, ругая свои неповоротливые ноги, не желавшие двигаться быстрее. Она чувствовала себя так, будто все медленнее и медленнее пробирается по дну реки, мышцы ломило, а преследователь стремительно летел на нее. Выброшенный в кровь адреналин кончился. Теперь, оставшись только с поистощившимися ресурсами мышечной силы, она прихрамывала.
Спотыкаясь от изнеможения, Миранда пересекла мост и побрела по площади, мимо белеющей в ее центре колонны. Вдали виднелись портовые краны. Миранда ввалилась в закрытый портик замыкающей площадь церкви из простого красного кирпича. Повернувшись спиной к дверям, она дернула за железную ручку и заботливо смазанная тяжелая дверь поддалась, беззвучно открывшись.
Чувствуя себя сестрой всем взыскующим у святынь защиты от преследователей, Миранда со склоненной головой просеменила внутрь, что всегда считала правильным ритуалом для входа в церковь. Оглядевшись, она благоговейно замерла перед открывшимся видением. За свою жизнь она побывала внутри пары церквей — на рождественском богослужении с множеством пьяных и на свадьбе легкомысленной школьной подруги — в скучных, кирпичных, современных, протестантских, чисто утилитарных зданиях для отправления религиозных служб. Поэтому ничто не могло подготовить ее к роскоши и эффектности католического церковного убранства во всей его красоте. Пространство церкви, до теряющихся в полумраке стен и до чернеющих вверху сводов, было огромной галактикой крошечных, звездами блистающих и мерцающих свечей. Огоньки сверкали на всем пути до алтаря. Красные и белые, они горели в жутковатой тишине. Полированные золотые кадильницы свисали со всех арок и перекрытий, играли россыпями ярких отблесков, отражений от светящихся восковых и камфорных звезд. Миранда завороженно прошла по боковому проходу, растворяясь в атмосфере храма, как будто бы она вдруг избавилась от всех опасностей, будто мир принадлежал ей.
Миранда подошла к скоплению свечей. Загипнотизированная вереницей огней, она повернулась спиной и сунула связанные запястья в пламя. Горячо, очень горячо, огонь жжет запястья, тонкая кожа, уже ободранная веревкой, словно бы слезает окончательно. Вокруг расходился запах сгоревшей пеньки, или это была ее кожа? Миранда заводила руки назад, пока не почувствовала, что вся горит и не в силах больше выносить эту муку. Вдруг ее руки с треском высвободились и разлетелись в стороны, толкнув ее вперед, словно в попытке что-то поймать в распахнутые объятья. Обугленная веревка упала на пол, а Миранда разразилась отчаянными рыданиями.
За занавеской она нашла скамью и, сняв и бросив на пол промокшие трусики, уселась на нее. Понимая, насколько бесполезны все проявления страданий и отчаяния, когда никто их не видит, она постепенно взяла себя в руки. Она осмотрелась, увидела богатую отделку, запыленные росписи, свечи и вздохнула. Бежать больше некуда, ей остается только сидеть здесь и ждать. Может быть, ну, просто — а вдруг? — ее преследователь не заметил, как она входила в церковь. Взглянув вверх на распятие, она подумала о Боге, по крайней мере, о своем опыте общения с Ним: нескончаемые школьные собрания с заучиванием «Отче наш» до полной бессмыслицы. Затем ей пришло в голову, что она, если и нуждалась когда-либо в избавлении от зла, то именно сейчас. Она благочестиво сложила перед собой ладони и закрыла глаза. Ничто в ней не отозвалось. Встала на колени, простирая сложенные ладони к небесам. Пустота. Миранда опять открыла глаза. Она даже не знает, как молиться. С чего начинать? С вечным осуждением, как и всегда, было до чертиков проще, чем с вечным спасением.
Пока Миранда стояла на коленях, глядя в пустоту, слишком усталая, слишком разочарованная, чтобы придумать, что сказать Богу теперь, когда она постучалась в Его дверь, она заметила, как огни множества свечей дрогнули, заплясали от ветерка. Кто-то открыл дверь. Кто-то вошел.
Даже не поглядев, кто там, Миранда нырнула головой под скамью и проползла под ней в темноту нефа. Там она нашла большую исповедальную кабинку из полированного дуба. В ней были два проема, занавешенных красным бархатом, точно в старинной фотобудке; идеальное укрытие в кабинке священника. Проскользнув за занавеску, она села. С чего она взяла, что в церкви найдет какую-то передышку от погони? Ее преследователь — не бес из полчищ сатаны, чтобы изгнать его брызгами святой воды и распятием. Он, кем бы он ни был, маньяк, точнее, один из банды маньяков, в которую загадочным образом входит еще и кретин Барри. Миранда задумалась: если кто-то сорвался с резьбы, то кто он — болт или гайка? У вольтанутых едет крыша, а сносит башню. И как назвать шайку буйнопомешанных — тазиком сильно взболтанных? Сидя в темном чреве, она прислушивалась.
По боковому проходу приближались вкрадчивые шаги; замерли. Миранда услышала мужской голос, проникновенно произнесший:
— In nome del Padre, del Figlio, e dello Spirito Santo
[46]
.
Затем шаги послышались совсем близко, уже у самой кабинки. Миранда обмерла, когда мужчина вошел в исповедальню и сел. Сквозь разделяющую их решетку Миранде были видны его блестящие глаза.
— Padre, perdonami perche io ho peccato
[47]
, — сказал он.
Миранда притворялась, что ее, и вообще никого, тут нет.
— Padre? Sono venuto per farmi benedire. Ho peccato
[48]
.
Без толку; он знал, что она здесь. Миранда кашлянула, как бы по-мужски, просто, чтобы он мог продолжать.
— Padre, devo confessare un fatto terribile. Ho privato una regazza della sua innocenza ed ho tramato per ucciderla. — Мужчина смолк. — Padre? — он склонился к решетке, так что Миранда увидела теперь его нос и рот. — Padre? Si e addormentato?
[49]
