— М-да, ну и фрукт. И после этого ты все равно будешь настаивать на том, что в доме нужен мужчина?
— Как ни странно, буду. Неудачи случаются с каждым, но это не повод опускать руки. Я знаю, что когда-нибудь я встречу того, с кем останусь надолго. Может быть, даже на всю жизнь. Кристя, мне уже двадцать восемь. Еще пара лет, и я просто сойду с ума, если у меня не будет уютного домашнего очага, если с работы меня не будет ждать любимый мужчина, а еще через несколько лет я не увижу своего сына или дочь. То, как мы с тобой сейчас живем — это неправильно. Понимаешь, это пустота, вакуум. Тупик. Каждый человек должен в этой жизни чего-то создать.
— Ага, посадить печень, вырастить пузо…
— Нет, кроме хохм. Это на самом деле так. Я хочу оставить в этой жизни свой след, и при этом знать, что я любима и люблю, что мой душевный потенциал полностью реализован. А разве ты этого не хочешь?
— Не знаю, мне кажется, я и так уже реализовалась. Мне не нужна семья так, как ты это себе понимаешь. Мои дети — это мои картины. Каждой из них я подарила частичку себя. Я уже оставила свой след в этой жизни.
— Но ведь картины — они не живые!
— Это ты так думаешь.
— Ну ладно, пускай, не буду с тобой спорить: живые — так живые. И что дальше: след в истории уже оставлен, теперь что, можно лечь и тихо помереть? Все равно уже ничего нового не будет?
— Почему не будет? Будут новые картины.
— И все? А дальше? Вот нарисуешь ты еще сотню очень красивых картин. И что ты этим изменишь? Их кто-то увидит?
— Если организовать выставку — то увидят.
— А если не организовать? Будут лежать мертвым грузом? И где же твой след в жизни, если о нем никто не узнает?
— Когда-нибудь кто-нибудь да узнает. Впрочем, мне это, честно говоря, по барабану. Я рисую для себя, а не для других.
— Да, мы с тобой, видимо, взаимопонимания по данному вопросу не достигнем. Ну да Бог с ним. Все равно ты к этому придешь. Иначе просто быть не может.
Кристина в ответ промолчала. Она скептически относилась к Ленкиной восторженности по поводу семьи и желания запечатлеть свой след в истории, но была приучена уважать чужое мнение. Если двести сорок восьмой так нужен мужчина рядом — это ее дело. А у нее все по-другому. И пусть все так и останется.
* * *
Иван уверенно лавировал на старенькой двадцать четвертой Волге среди потока автотранспорта. Прошедшие сутки его здорово измотали. Два разбойных нападения, несколько квартирных краж, да еще и убийство в придачу. Адская у него работенка, ничего не скажешь. Утренняя Москва изобиловала пробками, что тоже не могло улучшить настроение Ивана. Добираться домой из центра в эти часы было равносильно самоубийству. Тем более что озверевшие от долгого стояния водители то и дело пытались пролезть в малейшие щели между рядами, еще сильнее увеличивая тем самым царящую на дороге неразбериху. Иван этого понять не мог, хоть убей. На Москворецкой набережной он уже насчитал как минимум три аварии, произошедших из-за того, что кто-то не соблюдал дистанцию или пытался лихачить там, где не следовало. Водители битых авто горячо доказывали друг другу, что виновата противоположная сторона, и с места происшествия машины не убирали, ожидая прибытия сотрудников ГИБДД, так что их приходилось аккуратно объезжать, максимально прижимаясь к тротуару, что Иван и делал, тихонько матерясь сквозь зубы. И так движение затруднено, так еще и эти чайники свою лепту внесли. Он пытался сообщить об авариях в Службу Спасения, но раз за разом убеждался, что дело это гиблое, поскольку из-за вещающего в канале шизика девочки-операторы его не слышали, да и ретрансляцией никто пока помочь не мог.
Иван решил, что попробует еще раз передать информацию с моста, когда до него доберется. Все-таки там немножко повыше, чем на набережных, может быть, сигнал лучше пройдет, глядишь — операторы его и услышат. Он внимательно вглядывался в дорогу, не забывая показать поворотниками начало маневра. Иногда ловил себя на мысли, что ведет машину даже чересчур внимательно. Давала знать о себе усталость, да и глаза норовили предательски слипнуться. Пора тебе, Иван Антонович, в теплую постельку и бай-бай. Перед сном навернуть тарелку пельменей с майонезом, хряпнуть под них стопочку, да и отключиться от проблем этого мира.
Из рации доносился все тот же картонный бубнящий голос. Иван помимо воли вслушался в ахинею, которую нес этот псих.
— Кристина, ты сколько берешь за минет? Эй, четыреста вторая! Срочно требуется спасти сексуально искалеченного человека! Нужна баба-спасатель. Давай, выходи на крыльцо. Я тебя подожду. Эй, Кристина!
Иван едва не сплюнул под ноги. Вот сволочь, нашел к кому прицепиться! У девчонок и так работа аховая, им только этого не хватало. А псих не унимался:
— Эй, четыреста вторая, мать твою! Я тебе покажу, как из себя целку корчить! Эй, мужики, продемонстрируем спасательским подстилкам, каково их истинное предназначение?
Тут Иван уже не выдержал, схватил тангенту и произнес:
— Слушай, ты, урод, предупреждаю: отстань от девушки, а то еще не раз пожалеешь, что на свет родился; я ведь не поленюсь, я тебя вычислю и достану. Обещаю!
Уже повесив тангенту обратно, Иван мысленно отругал себя за мальчишество. С другой стороны, сдержаться тоже уже не мог. Понятие, что женщин обижать нельзя, было накрепко привито с детства отцом, подполковником войск ПВО, и настолько вошло в плоть и кровь, что ему казалось, другие люди должны придерживаться тех же правил. Иван ни разу в жизни не ударил женщину, …за исключением, впрочем, пощечины, которую отвесил бывшей жене. А сколько он потом корил себя за несдержанность! Но застать свою благоверную в одной кровати с лучшим другом — это, наверное, все-таки может служить оправданием его поступку. Хотя, это уже давняя история, собственно говоря.
Но что вытворяет в канале этот подонок! И ведь что самое обидное, чувствуешь себя бессильным, потому что ничем не можешь помочь девчонкам. Заткнуть поток ругательств, льющийся из грязного рта, — что может быть естественней этого желания? Этот мерзавец храбрится, потому что чувствует себя безнаказанным, считает, на него сложно найти управу. Эх, посмотреть бы в его гнилые глазки, да поговорить по-мужски. Жаль, что пока не получится.
Четыреста вторая вроде бы повеселела. Вон, и голосок зазвучал по-другому. Что ж, если он хоть чуть-чуть помог — тоже неплохо. Как этот мерзавец ее называл? Кристина? Интересно, это и в самом деле ее имя? Красивое. Только холодное. Почему-то сразу представляются кристаллы льда и снег. Странно только, откуда этот парень ее знает? Может быть, были знакомы, а потом что-то разладилось, вот и отыгрывается на девушке таким способом? Хотя нет, скорее всего, просто случайно узнал ее настоящее имя, а теперь изгаляется.
С этими мыслями Иван незаметно для себя добрался до дома, припарковал Волгу и отправился наверх, на свой родной и опостылевший одиннадцатый этаж, все еще думая о девушке-операторе с редким именем Кристина.
