— Так Эмиль и принес. А нашла я. Иду, гляжу, маркиз лежит, не двигается, ну и кликнула Эмиля, — с готовностью ответила та.
— Эмиль… Глупое похотливое животное… — пробормотал старик, поняв смысл ее слов. — Но хозяину предан. Помощь порой получаешь оттуда, откуда и не ждешь… Боюсь, мадемуазель Софи, я не смог защитить ваше золото. Столько лет его караулил, словно пес, и не устерег…
— Что поделаешь, — мягко успокоила его Соня, — вы сделали все, что могли.
— Все, что мог, — кивнул он, закрывая глаза, — все, что мог.
По его телу пробежала судорога, и Соня поняла, дуо старый маркиз де Баррас затих навсегда.
'-. — Он… умер? — дрожащим голосом спросила Агриппина, проследив, как Софья бестрепетной рукой закрывает глаза умершему.
В другом случае, наверное, слабость проявила бы Соня, а она, точно старшая подруга, стала ее успокаивать.
— Увы, моя дорогая, ты стала вдовой, — задумчиво подтвердила она.
Агриппина зарыдала.
— Бедный, бедный маркиз Антуан!
— Ты любила его? — спросила Соня.
— Я совсем его не знала, но мадам Фаншон сказала, что он был очень хорошим человеком.
— Тогда чего ты так горько плачешь?
— Хороший человек должен, умирая, знать, что по нему непременно кто-то станет горевать, — всхлипывая, сквозь слезы проговорила Агриппина.
6
Соня думала, что хоронить покойного будут только они с Агриппиной, Патрик да Эмиль, мадам Фаншон с сыновьями, ну, может, еще несколько мужиков из ближайшей деревни, которые гроб понесут. Но провожать маркиза Антуана в последний путь собралось так много народа, что Софье оставалось только удивляться.
Она осторожно поинтересовалась об этом у мадам Фаншон, и та в ответ на ее вопрос пояснила:
— Маркиз де Баррас в Дежансоне родился. И отец его здесь жил. И дед. Они — вроде как знак города.
Наверное, если бы у Дежансона был герб, на нем изобразили бы фамильный профиль маркизов де Баррасов. — Мадам Фаншон промокнула платочком глаза и продолжила:
— Вы вряд ли знали о том, что мосье Антуан был еще и ученым. Многое из того, что используют теперь владельцы клиник и пансионатов, придумано его светлой головой. Он учил местных жителей, как доставать воду из глубины, как удалять ее из грязевых ванн, как поднимать наверх помногу, а не таскать ведрами… О, это был великий человек!
— Вы не правы, кое-что известно было о маркизе и у нас в России. Мой дед в своем дневнике называл Антуана де Барраса талантливым алхимиком.
— Антуан… маркиз говорил мне, что в России у него жил товарищ, который слишком рано ушел из жизни, — со всхлипом вздохнула мадам Фаншон. — Наверное, ваш дедушка был хорошим человеком, потому что мосье Антуан всегда поминал его добрым словом. Все сокрушался, что мосье Джереми…
— Еремей, — осторожно поправила Соня.
— Да, да, он говорил так… Говорил, что русский друг очень ему помог, а он, де Баррас, так и не успел ему отплатить добром за добро.
— Успел, — едва слышно проговорила Соня.
Она подумала, что эта нестарая еще женщина достаточно образованна. По крайней мере, знает, что такое герб, и не спрашивает, что такое алхимия…
Может, она была какой-нибудь учительницей из местных, которой удалось окончить церковную школу или курсы, и потому время от времени она поневоле сталкивалась с маркизом Антуаном. Наверняка он из своих скромных, как все думали, средств оказывал помощь школе, сельской церкви, не обходил вниманием бедняков…
Можно было бы спросить у мадам Фаншон об этом напрямик, но раньше Софья ни ее прошлым, ни даже именем не интересовалась, так что сейчас ее любопытство, наверное, выглядело бы неуместным. И потому она промолчала.
Внешне мадам Фаншон оставалась спокойной — так, уронила пару слезинок, и все. Но как знать, может, она горюет об умершем маркизе куда больше Агриппины…
— Вы уедете от нас, мадемуазель Софи, или в замке останетесь? — спросила та, о которой Соня как раз думала, будто невзначай.
— Пока останусь. Агриппине помочь надо. Наследник-то мосье Антуана исчез куда-то… — ответила Соня. «И я догадываюсь куда», — подумала она про себя. Но не посвящать же чужую, пусть и такую обаятельную женщину, как мадам Фаншон, в свои рассуждения. Если ее догадка подтвердится, Флоримон получил за свои злодеяния сполна.
Но вот ведь какие дела! Пока Соня о своих подозрениях никому сказать не могла. Все, что она надумала, — чистая логика. Так что она вполне готова стать основателем современной школы логики. Начнет учить своих учеников домысливать большое, основываясь на мелких фактах. Соня чуть улыбнулась собственным мыслям.
Наверное, мадам Фаншон осудила бы ее. Если Флоримон остался в подземелье и княжна об этом догадывалась, то, наверное, со всех ног надо было мчаться ему на помощь. Покойный отец Флоримона мог и подождать… А если у Сони всего лишь разыгралась фантазия?
«А если ты стала черствой и жестокой?» — передразнил ее внутренний голос.
И правда, вот так спокойно рассуждать о человеке, который волею рока заперт в подземелье… Дня три, сказала Агриппина, прошло, как «привидение» угомонилось. Сегодня четвертый день… Как жаль, что Соне не с кем посоветоваться! А Патрик?
Можно было бы обо всем поведать Патрику, и он бы помог, но, пожалуй, еще рано с ним откровенничать. Соне до сих пор непонятно, почему он с нею остался. А что, если герцогиня де Полиньяк дала ему и такое задание: после всего случившегося находиться при русской княжне неотлучно? Чтобы она не могла никому ничего рассказать. Соня ведь ничего толком не знает!
Нет, Патрик пока что темная лошадка. По крайней мере, для нее.
— Даже если маркиза Флоримона нет в Дежансоне — он же не явился на похороны отца, — вряд ли завещанию мосье Антуана не будет дан ход. К тому же мадам Агриппина его законная жена, — продолжала мадам Фаншон, понятное дело, не подозревавшая, о чем в сию минуту размышляет русская княжна. Княжна… Определилась бы Соня, что ли… Кто она, наконец, княжна Астахова или княгиня Потемкина?
Княжна! Пусть так и будет. Навряд ли в ближайшее время в Дежансоне объявится князь Потемкин и предъявит на нее свои супружеские права. Может, и вообще не объявится. Значит, свое скоропалительное замужество Соня и не будет обнародовать. Зря она сказала о нем и Агриппине. А впрочем, разве можно вообще ничего никому не говорить? Этак голова лопнет — самой все передумывать и переживать.
И внутри же все надуманное оставлять. Всякой живой душе друг необходим!
— А не может случиться так, что у маркиза окажутся еще какие-то наследники? — спросила Соня у мадам Фаншон, которая выжидательно смотрела на нее.
Та скользнула глазами по ее лицу. Во взгляде женщины было все, что угодно, кроме корыстного интереса.
