— Утро вечера мудренее.
3
Проснулась Соня, когда в окно сторожки просочился ощутимо холодный и сырой рассвет. Она еще только открыла глаза, приходя в себя, а в сердце точно кольнула игла: Григорий так и не пришел.
Воображение тотчас нарисовало ей страшную картину: некто огромный, без лица — тот, от кого ее муж свернул в лес с наезженной дороги, — поджидал его у опушки леса, спрятавшись за деревом. И едва Григорий подошел поближе, он преградил ему путь, выхватив из ножен шпагу…
Шпагу? Ну нет, вряд ли бандит будет так благороден, чтобы давать Григорию лишний шанс. Он мог, например, из-за кустов метнуть ему в спину нож. Или набросить на шею аркан…
Стоп, это уж Соня, пожалуй, перестаралась со своими страхами. Не может его преследователь быть таким вездесущим. Тогда где же ее муж?
Все понятно, он заблудился… Только что в ее мыслях Григорий выходил на опушку леса, и вот уже ее воображение угнало его в самую чащу.
Ну да, вероятно, он, городской житель, нечаянно углубился в лес, пробродил дотемна… Может, он просто нашел место посуше и спит где-нибудь под деревом? Или ждет, когда станет совсем светло, а потом попытается найти сторожку. Надо будет выйти послушать, не кричит ли он «ау».
Соне не хотелось вставать, но она попеняла себе за леность: она ведь не дома у маменьки! Поеживаясь, завернулась в плащ и вышла наружу.
Совершив нехитрый туалет и умывшись из родничка, Соня почувствовала бодрость, а заодно и голод. Все-таки парочка сушеных груш — не слишком сытный ужин. На всякий случай она выпила побольше воды и медленно вернулась к сторожке.
В лесу просыпались птицы и начинали перекликаться на все голоса, словно вчера с приходом Софьи и Григория они решили помолчать, чтобы не привлекать к себе внимания.
Она вдохнула полной грудью холодный свежий воздух и от неожиданности закашлялась. Глоток воздуха, словно живой, проскочил в горло и растекся по жилам, заставляя ее кровь струиться быстрее.
Итак, брошенная жена. Или вдова? Почему это ее не пугает? А ну как выйти из леса не удастся и медведь…
Что странно, мысли о медведе теперь — с утра, что ли, она так расхрабрилась? — вовсе не пугали ее, как вчера, когда начали сгущаться сумерки. Даже странно, настроение Сони улучшилось настолько, что она совершенно была уверена: сегодня день ее будет удачен, она выйдет к людям, а там… Там ей есть куда вернуться. В замке маркиза де Барраса, надо думать, всегда ей будут рады.
Соня потянулась, огляделась, и тут ее взгляд упал на дверь. Что это? Почему она вчера ничего не заметила? Приколотый ее же маленьким стилетом, который молодая женщина с некоторых пор всегда носила с собой, на двери белел какой-то листок.
Значит, вчера Григорий препроводил ее в сторожку и наказал дожидаться его возвращения, а сам…
Надо понимать, сие послание он написал загодя.
Иными словами, все рассчитал… Господи, как страшно испытать на себе последствия такого вот холодного расчета! Наверное, все преданные женщины кажутся себе столь же отчаянно одинокими.
Вечером, когда Соня пошла искать ручей, она распахнула дверь настежь, а потом, зайдя внутрь, закрыла ее, не видя наружной стороны… А что, если Григорий вернулся, пока она ходила к ручью, и решил, что они разминулись? Впрочем, эти мысли Соня вызывала нарочно, чтобы в момент вспыхнувшее озарение — супруг ее таки бросил! — вконец не добило молодую женщину своей жестокостью.
Если бы она обнаружила этот листок вчера, то что бы сделала? Сидела и выла от обиды? А так она выспалась… В последнее время Соня подобным странным образом научилась себя успокаивать: видеть в самом плохом случае хотя бы малую толику пользы для себя…
Любимый супруг писал:
«Сонюшка, прости! Я вынужден оставить тебя, ибо ми не передвигаемся в нужном мне направлении, а ползем, как черепахи. Что поделаешь, разведчицы из тебя не получилось, но я этому рад. Да и подвергать тебя опасности стоит ли? То, что есть моя служба, для тебя — ненужные трудности и лишние хлопоты. Деньги у тебя имеются…»
Кстати, откуда у нее деньги? Соня вспомнила, что спала-то она крепко, но поначалу ей мешал заснуть некий твердый предмет в кармане плаща. Вечером ей лень было проверить, что там такое. Так и есть, заботливый князь-шпион оставил супруге кошелек.
Чтобы она не умерла с голоду в этой сторожке? Ну-ка, что там написано еще:
«Дорога отсюда недалеко, не более четверти версты.
Ты не сможешь заблудиться. Стань спиной к порогу сторожки и иди вперед. Выйдешь к дороге, а чуть подалее от этого места — постоялый двор, где за деньги ты найдешь все, что нужно. Вернись в Дежансон. Я окончу свои дела и приеду за тобой».
Конечно же, Софья так и сделает. Пожила в лесу, точно отшельница какая, и будет! В Дежансоне ждет ее Агриппина, ее соотечественница, подруга, служанка… Момент! Какая же она теперь служанка? Еще бы сказала — крепостная! Прошли те времена. Старый маркиз ведь женился на Агриппине, дал ей свой титул — пытался оными дарами искупить вину сына перед русской девушкой.
Но тут же с некоторым удивлением княгиня подумала, что, вполне возможно, ее бывшая горничная — по присказке: из грязи да в князи, — живя теперь в замке маркиза, а не крепостной девкой в старом петербургском доме Астаховых, изменилась. И небось дух ее замирает от того, как кланяются новой госпоже французские крестьяне.
Как бы то ни было, вряд ли она не примет свою бывшую хозяйку… Пусть только попробует не принять!
Соня спрятала в карман стилет и порвала письмо супруга в мелкие клочки. Движения ее были спокойными и размеренными, хотя внутри все еще дрожало. Кажется, она боится, что останется совсем одна.
Ладно, если почему-либо замок маркиза окажется для нее недоступным, решила Соня, она станет жить в гостинице. Там и подождет, когда за нею приедет Григорий. Если приедет вообще.
На ее лице, впрочем, ничего не отражалось.
Вроде и не перед кем сейчас было Софье держать эту «хорошую мину», но она держала. Как говорил ее учитель латыни, с которым она так мало занималась — ее родные считали, что Соне в ее будущей жизни никак не понадобится латынь, — repetitio est mater studiorum
[1]
. На ее лице не должны отражаться чувства, которые ее обуревают!
Да, ее оставили одну. И не кто-нибудь, а тот, кто клялся перед алтарем быть с нею в горе и в радости.
Он уехал тайком, как вор, не подумав о том, что наносит ей обиду. Не попытавшись с нею поговорить, объяснить, в чем дело. Словно она перед ним в чем-то провинилась. В том, что дала себя увлечь в пучину греха? Заставила жениться? Связала по рукам и ногам?
И она произнесла вслух клятву, услышав которую ее супруг, возможно, не поверил бы своим ушам. И подумал бы, что слишком поспешил с приговором ее слабости и неумелости.
