— Ян Георгиевич, у нас появились непредвиденные обстоятельства. Прошу вас, ненадолго отойдем в сторонку.
— Катерина Остаповна! — он расплылся в улыбке и ответил одному из студентов: — Ход ваших мыслей, Жарков, мне нравится, но, как сказали бы математики, в этом уравнении у вас вместо минуса должен быть плюс… Подумайте как следует, а завтра скажете мне, в чем ваша ошибка.
Он пошел за Катериной и увидел Наташу.
— Понятно, дело запахло керосином. Иначе обе подружки не заявились бы прямо в институт… Кстати, Катя, ты неважно выглядишь. Что-то по-женски?
— Все-то ты знаешь, — вздохнула Наташа. — О других. А над тобой самим уже топор занесен…
— Серьезно, что ли? — Ян все ещё улыбался, но постепенно улыбка сползла с его лица, и он сказал Наташе так, как обычно говорил студентам: — Давай коротко и по существу.
Внимательно выслушал, но не засуетился, только взял Наташу за руку и сказал:
— Давай попробуем сосредоточиться вместе. Думаем об одном. Я в свое время такое с Татьяной пробовал: результат действенней, чем в одиночку.
Катя уже не удивлялась, глядя на их напряженные лица, уставившиеся в одну точку. Потом Ян выпустил руку Наташи и сказал специально для Катерины:
— Сегодня ночью придут. Чувствовал ведь, но старался не думать, как будто можно бездействием беду отвести. Ничего не успел, даже Таньку на сына уговорить. Все подождать просила… Знахарю не написал. Придется девчонок моих посылать наудачу. Авось не выгонит.
— Янек, — заволновалась Наташа, — но ты же ничего не знаешь! Да там ли твой Знахарь? А если его тоже за что-то арестовали? Вместе с агрономами-вредителями…
— По сельским врачам вроде пока никакой кампании не было. Будем надеяться, что Петька со своим семейством жив и здоров… Если оставить жену с дочерью здесь, так рано или поздно и их загребут… Вот только как Татьяну из этой её секретки вырвать? Придется позвонить и обмануть, что с Варькой что-то случилось. Увы, не до церемоний.
Понимая, что супругам надо попрощаться, Наташа и Катерина на вокзал все же пришли. Татьяна, которую Катя, не так уж часто с нею встречаясь, запомнила спокойной, мило улыбающейся, теперь, казалось, была полностью деморализована. Она плакала не переставая и все повторяла:
— Янек, мы больше не увидимся, я это чувствую! Позволь нам остаться, Янек! Я не смогу жить без тебя, Янек!
Юная Варвара, видимо, не до конца понимая, что происходит, тянула мать за рукав и говорила укоризненно:
— Мама, перестань, неудобно, люди смотрят. Что они подумают?!
Но горе матери было так беспредельно, что она ничего не слышала и не видела, а только пыталась достучаться до ставшего вдруг жестоким и несговорчивым прежде такого нежного и любящего мужа.
— Товарищи! Поезд сейчас отойдет! Пассажиры, пройдите в вагон! надрывалась проводница.
— Иди, Таня, — подтолкнул жену Ян. — Дочь береги. Я постараюсь к вам приехать… как только разберусь со всем этим…
Поезд тронулся, но Таня, не слушая увещеваний проводницы, все стояла на подножке и неотрывно смотрела на мужа, а по лицу её катились слезы.
— Янек! — горестно повторяла она. — Янек!
Наконец поезд скрылся из виду, и Ян повернул к стоявшим рядом женщинам измученное почерневшее лицо.
— За десять лет впервые расстаемся, — извиняющимся тоном проговорил он. — Даже меня, можно сказать, из седла выбили, а Танюшка такая нежная, уязвимая… Наверное, больше всего её испугало, что я на неё прикрикнул. Мы, знаете ли, до этого никогда не ссорились…
— Янек, — Наташа чувствовала решимость Поплавского идти до конца, и ей хотелось непременно его остановить, — ты ведь и сам можешь уехать. Пока не поздно.
— Зачем тебе рисковать, — поддержала её Катерина. — А вдруг они решат, что ты слишком опасен… мало ли, что им покажется…
— Им, они, — невесело передразнил её Ян. — Кто — они-то? Народные органы?.. Двусмысленность получается. Я хочу убедиться сам, что там происходит. А если я сбегу, они ведь могут броситься следом, и тогда никто не спасется… Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать!
Он молодецки выпрямился и подмигнул притихшим женщинам:
— Будет и на нашей улице праздник, как сказал бы мой друг Знахарь!
— Янек, — попыталась все же образумить родственника Наташа, — ты же можешь все отрицать. Мол, я ничего подобного не говорил…
— И тогда они станут таскать на допросы моих студентов, — закончил за неё Ян, — которые будут разрываться между любовью ко мне и своим гражданским долгом. А ведь там могут найтись умники и для острастки арестовать кого-нибудь из самых мужественных… Нет, свой крест я должен нести сам!
Когда он уже шел к подъезду своего дома, из тени вышли двое и заступили ему дорогу.
— Гражданин Поплавский? — спросил один.
— Это я.
— Просим вас пройти с нами.
И они повели его к стоящей поодаль закрытой черной машине.
Глава седьмая
Старший лейтенант Арнольд Аренский сидел в кабинете и занимался самой что ни на есть рутинной работой, — составлял реестр поступивших документов, — когда услышал, как его непосредственный начальник, майор Аполлон Ковалев, войдя с мороза и повесив на гвоздь шинель, издает какие-то странные звуки, похожие не то на клекот орла, не то на придушенный чахоточный кашель.
Он поднял голову от бумаг и обомлел: Аполлон смеялся! Голова его при этом слегка выдвигалась вперед, как если бы он, подобно черепахе, высовывал её из панциря, а рот приоткрывался, чтобы издавать такие странные звуки.
— Послушай, Алька, доктор мне сейчас анекдот рассказал…
— Анекдот? Политический?
— Да оторвись ты от работы! Политический, как же, обычный, медицинский. Заходит мужик к врачу, а тот ему с порога и говорит: "Я знаю, что с вами: склероз и сахарный диабет". Пациент, понятно, удивлен: "Как без осмотра вы смогли установить такое?" Доктор ему: "Это просто. У вас ширинка расстегнута, а оттуда пчелы вылетают!" Смешно?
— Смешно.
— Хорошо бы не забыть Юлии рассказать, она анекдоты любит.
Арнольд заметил:
— Любовь эта опасная, ты бы провел с нею работу. Вспомни, сколько нам анекдотистов попадалось, я уж и счет потерял. И все по пятьдесят восьмой статье.
— Сказать скажу, только здесь-то ей чего бояться? У нас все схвачено. И охвачено… Помнишь, в 1932-м мы открыли с тобой заговор? Эти враги народа проникали даже в охранные структуры…
Он опять заклекотал.
Арнольд помнил то дело, пожалуй, отчетливее, чем хотелось бы. После него он и получил свой старлеевский кубарь.
Он не жалел пострадавших, считал, что они получили по заслугам. Но чувствовал себя несколько виноватым перед государством, которому хотел служить верой и правдой, по-большевистски достойно, а получалось далеко не всегда так, как он хотел.
