— Ты, Миша, неисправимый романтик!
Глава десятая
Катерина у себя в наркомате обычно не распространялась о том, что живет не в коммунальной квартире, как большинство сотрудников, а в отдельной двухкомнатной, а также о том, что у неё есть домработница.
Когда её отец истинный Первенцев Аристарх Викторович (она носила отчество мужа матери Остапа) женился на бывшей домработнице Катерины Евдокии Петровне, хозяйка почти не почувствовала особых трудностей в ведении хозяйства, тем более что маленький Пашка днем все равно был у деда, а если точнее, у его жены — она не работала.
Но когда Катя с Федором поженились, Евдокия Петровна посоветовала им взять домработницей Азалию Дмитриевну, которая просила найти ей место. Хорошо бы у хозяев, которых Евдокия Петровна знает лично.
— Я вроде уже приспособилась обходиться без прислуги, — начала было отнекиваться Катерина. — Да и Пашка скоро в школу пойдет.
— А кто сказал, что у вас с Федором Арсентьевичем не будет детей? — резонно возразила бывшая домработница, как оказалось впоследствии, она была права. — Да вы не беспокойтесь, Азалия — человек скромный, ест, как птичка, она вам в тягость не будет.
На том и порешили. Азалия Дмитриевна незаметно, но прочно взяла бразды правления хозяйством Головиных в свои руки. Она приходила, делала в квартире уборку, готовила обед и в шесть часов вечера уходила домой.
Как ни крути, с домработницей было не в пример удобней, так что сегодня Катерина, накрывая стол к ужину, подумала: надо сделать Азалии какой-нибудь подарок. Ведь она уже девять лет в семье Головиных.
Почему Катерина вдруг вспомнила о подарке домработнице, если до их с Федором годовщины осталось каких-нибудь три недели, а они ещё и словом не обмолвились о том, что такую круглую дату не грех бы отметить?
Она вошла в комнату к сыновьям, когда те бросали друг в друга подушками. Севке девять лет, уже не маленький, а Пашка-то, вырос, а ума не вынес. Пятнадцать, и все как ребенок!
— Павлик, маленький мой, — нарочно просюсюкала она, — у тебя скоро свои детки будут, а ты с Севкой в игрушки играешь.
— Скоро у него детки будут, скоро! — от полноты чувств запрыгал его ехидный братец. — Он вчера с Олькой Романовой целовался!
— Что ты врешь! — залился краской Павел. — Мы с нею французский переводили.
— Нехорошо ябедничать, Сева, — пожурила младшего Катерина.
— Вот я и говорю: доносчик! И чтобы ты ко мне больше с физикой не подходил. И английский я тебе переводить не буду.
— Я доносчик, а ты — врун! И ты целовался, а не французский изучал! Я не доносчик, я только маме сказал! — в голосе Севки зазвенели слезы.
— Все, все, успокоились и помирились, — строго сказала Катерина. — Как говорила ваша покойная бабушка Стеша: "Мыйте руки и идить до хаты!" Ужин на столе.
Обстановка за их семейным столом была сегодня напряженной. Пашка продолжал дуться на младшего брата, тот, задним числом почувствовав свою вину, пристыженно молчал.
Федор пришел, когда они уже усаживались за стол, и теперь угрюмо жевал, думая о чем-то своем.
— В чем дело? — разозлилась Катерина. — Или мы кого-то похоронили?
Ссора братьев Катерину не слишком расстроила — помирятся. Севка хоть и маменькин сынок, но человек справедливый. Да и брат его простит, когда тот прощения попросит. Братья были близки, несмотря на разницу в возрасте, при которой старшим уже бывает неинтересно общаться с младшими. Севка просто приревновал Павлушу к Ольге…
Гораздо больше волновал её муж. Он редко приходил домой в таком плохом настроении. Сегодня сыновья поостереглись его задевать. Поели и юркнули в свою комнату, как мыши.
— Феденька, у тебя на работе неприятности? — ласково спросила она мужа.
— Катя, я не понимаю, что происходит! Скажи, как мне вести себя в сложившейся ситуации?! Начальник отдела Татьяна Поплавская вдруг все бросает и уезжает неизвестно куда, даже не оформив документы! Шутить такие шутки с ГПУ!.. Сегодня она прибежала с заявлением: её, видите ли, срочно увольте. Я объяснил, что это процедура длительная, нужно отработать не меньше двух недель, заполнить обходной лист. Закончить свою работу, наконец!.. Она ушла, так и не взяв трудовую книжку… Это, конечно, её дело, но как мне быть? Я должен поставить в известность моего замполита так положено по инструкции. Звоню домой Яну, чтобы получить от него хоть какие-то объяснения, телефон не отвечает…
— Как не отвечает? — встрепенулась Катерина. — Неужели на самом деле все произошло так быстро?
— Что все, Катюша?
Катерина подошла и обняла мужа. Какой он у неё красивый: породистое лицо, густая, черная с серебряными нитями грива волос, чуть удлиненные голубые глаза — лицо покорителя земли, а он так растерян, сбит с толку, что даже становится его жалко.
— Беда пришла, Федя, — просто сказала она, — страшно и подумать, какая большая…
Выслушав горячую, сбивчивую речь жены, Головин снисходительно улыбнулся.
— Господи, Катя, как ты меня напугала! Лагеря по всей стране. Ну и что же? Так и страна у нас большая, шестую часть суши занимает… Лагеря всегда были, есть и будут. Я сам, если ты помнишь, пережил лагерь для военнопленных. И как очевидец, могу засвидетельствовать: никому из нас в нем не нравилось. Каждая страна изыскивает способ наказать своих врагов…
— Даже если это её народ?
— Народ — слишком емкое слово. А враги могут быть и внутренними.
— Неужели так много врагов? Говорят, даже не сотни тысяч, миллионы…
— Говорят! Доброе молчанье лучше худого ворчанья… Катенька, меньше слушай, что говорят…
— Федя, а разве Ян — не твой друг?
— Друг? Это слишком громко сказано. Он — мой старый товарищ, нас связывают общие воспоминания. Однако его взглядов я никогда не разделял. Ты свидетель, я говорил ему, что он допрыгается. Не скрывал своих взглядов даже от студентов. И это в то время, когда вокруг столько врагов… Недаром партия призывает нас к бдительности…
— Федя, что ты говоришь!
— А, знаешь, Катюша, когда ты взволнована, у тебя грудки так вверх и смотрят…
— Федя, мальчики ещё не спят.
Какие грудки, о чем он говорит! У людей случилось несчастье. Катерина хотела поговорить с ним именно об этом. Обычно она не отказывала его желаниям, но сейчас она только из больницы, это настолько не соответствовало её настроению и состоянию здоровья, что она стала сопротивляться.
Федор же, ничего не замечая, смеялся и тащил её в ванную. Захлопнул за ними дверь и по-хозяйски сунул руку в вырез её халата.
Отталкивая мужа — что на него нашло! — она окликала его:
— Федя, Федя, опомнись!
Но он, как оголодавший самец, много лет не видевший женщину, продолжал грубо её тискать. У Катерины мелькнула мысль, не пытается ли Федор таким образом заглушить одолевающий его страх?
