Вечером Аполлон, против обыкновения, домой не торопился. Если в последние дни майор уходил раньше Арнольда, то сегодня сидел за столом и все что-то писал. Потом проверял написанное, беззвучно шевеля губами, и с размаху ставил поверх печать.
Арнольд перед уходом спросил его взглядом, мол, не надо ли чего, может, задержаться, на что Ковалев ответил ему взмахом руки:
— Иди, сегодня ты мне не нужен.
А после работы он не пошел домой, что тоже было странно, а свернул к своему детищу "Северные зори", где первым делом затребовал себе Растопчину, и тут же уединился с нею в кабинете.
Еще больше удивилась обслуга в ресторане, когда он затребовал туда же самого лучшего шампанского и французский шоколад, лежавший про запас для самых именитых гостей.
— Надо бы как следует стол накрыть, да некогда мне, уж не взыщите, Мария Андреевна!
— Да, ради бога! — несколько удивленно отозвалась та. — Теперь проблем с моим питанием нет… Никак кто-то к вашей шкуре слишком приблизился?
— И не говорите, в затылок дышит! — усмехнулся Аполлон.
— Вы, Аполлон Кузьмич, подозреваю, мастер такие вещи предусматривать и устранять.
— Может, и мастер, а только не господь бог!
Он не заметил, как опять тяжело вздохнул.
— Тогда за вашей шкурой охотится женщина, — утвердительно сказала Растопчина, наблюдая, как он наливает в бокалы шампанское.
Ковалев вздрогнул от неожиданности и пролил шампанское на скатерть.
— Под руку не говорите, Мария Андреевна.
— Решили сдаться без борьбы?
— Вам-то что за дело? — огрызнулся он.
— Не люблю, когда мужчина расплавленным воском течет! — упрямо сказала она.
Он на её слова ничего не ответил, вынул из кармана кителя пакет и положил на край стола.
— Разговор у нас будет серьезный, потому и приказал, чтобы нас не беспокоили, — пояснил он. — Этот пакет, как видите, не подписан. Но для вас на нем невидимая подпись: "Вскрыть в случае моей смерти."
— Неужели все так серьезно? — спросила княгиня.
— Серьезнее некуда. И, как вы понимаете, после моей смерти защитить вас будет некому. Первыми полетят головы моих друзей…
— Спасибо, — тихо сказала Растопчина.
— И тех, кому я покровительствовал, — невозмутимо закончил он. — Я не слышу вашего слова.
— Какого? — спросила она, не сразу поняв вопрос.
— Даете слово — не вскрывать пакет и не пользоваться его содержимым до срока?
— Даю, — твердо ответила она.
— А теперь, так сказать, примечание. Как только услышите о моей смерти… Ну, хорошо, "если" услышите о моей смерти, немедленно, как говорится, ноги в руки и под любым предлогом на вокзал. Думаю, в суматохе успеете сесть в поезд. Документы у вас — надежнее не надо. Еще один личный совет: в Ленинграде постарайтесь не показываться. Там сейчас опасно. Изыщите способ, чтобы внучку вам привез кто-нибудь из близких друзей. Денег я вам дал… на первый случай.
— Зачем вы это делаете? — она посмотрела ему в глаза.
— Врага надо уметь уважать, — скупо улыбнулся Аполлон.
Юлию он опять застал лежащей, в самом мрачном настроении. Это, как ни странно, его развеселило.
— Тебе стало хуже? — невинно поинтересовался он.
— Хуже! Намного хуже! — заорала она. — Или ты решил, что я — такая же выносливая, как твои политические? Это они ничем не болеют, а я женщина тонкая…
— Я тебя не понимаю, — продолжал притворяться он. — Вчера ты жаловалась на врача, который тебя плохо лечит…
— Я такого не говорила.
— Вспомни, моя королева, ты жаловалась, что он делает тебе уколы, которых ты боишься. Сегодня я отправил его к Веселову. У него, говорят, болеет жена…
— Ты отдал Яна… моего врача этой тощей кикиморе?!
— Твоего врача? Но, моя королева, мы не договаривались, что он станет твоим врачом. Прежде ты никогда не болела, а теперь, когда тебе стало лучше…
— Мне стало хуже!
Она съежилась на постели и зарыдала. Ее такой умный план разваливался на глазах, и все из-за этого ревнивого дурака! Наверняка он это придумал с Веселовой, чтобы только убрать подальше Яна, а её оставить подле себя… гнить заживо!
Юлия в ярости и не думала о том, что её прислали в лагерь как проститутку. Она должна была сидеть в зоне и работать наравне с другими еще, по крайней мере, год! А вовсе не нежиться в этом доме, который построил для неё влюбленный Ковалев.
— Хорошо, не злись, — примирительно сказал он, — завтра я пришлю к тебе твоего врача, тем более, что как мужчина он абсолютно не в твоем вкусе…
— Слизняк! — презрительно сказала Юлия, не очень покривив душой; конечно, она бы не хотела связывать с Яном жизнь — в нем не было ни широты, ни безоглядности, ни преклонения перед её красотой, но то, что Поплавский был красивым мужчиной, не требовало доказательств. Если выбирать между ним и этим мужичонкой, названным Аполлоном не иначе как в насмешку…
Ковалев исподволь следил за выражением её лица и читал его, как открытую книгу. Где он был раньше, куда смотрел? Кто ему сказал, что из проституток получаются верные жены?
Умом он все понимал, а сердце с этим открытием никак не хотело мириться.
Назавтра он сказал Аренскому.
— Алька, не в службу, а в дружбу: отведи Поплавского ко мне домой. Пусть продолжает свое лечение. Юлия говорит, у неё все ещё кружится голова. Слабость, то да се… Словом, пусть её лечит, как считает нужным.
— А ты? — не выдержав, поинтересовался Арнольд.
— А что — я? У меня куча работы.
— То есть ты будешь сидеть в кабинете?
— Я этого не сказал.
— Ладно, не хочешь говорить, не надо, — пожал плечами Арнольд, но мысленно насторожился.
Слишком уж спокоен майор. Насколько Аренский успел его узнать, это было затишье перед бурей, и Арнольд решил, что Яна он постарается подстраховать. Он не хотел, чтобы на его совести была ещё одна смерть, и Наташе, когда они в следующий раз встретятся, он должен прямо смотреть в глаза.
Дом Ковалева стоял в стороне от других домов, но подойти к нему можно было с двух сторон: по главной дороге, которая вела к лагерю и на которой зачастую было довольно оживленное движение, и с другой стороны, пройдя через поселок вольнопоселенцев.
Аполлон ушел раньше Аренского, и второй отчего-то подумал, что цель у них одна и та же, только Ковалев хочет подойти к своему дому незамеченным.
Еще когда инженер-теплотехник строил свою систему отопления в доме Аполлона, тот потребовал от него сохранить небольшую отдушину, этакую незаметную вьюшку, выдвинув которую можно было хорошо слышать то, что говорилось в спальне на втором этаже.
