А у них тоже ничего не получится. У Егора и Игоря. Потому что, во-первых, Игорь наверняка воспринимается Егором как тупое быдло. Брат Аллы и в самом деле не особенно образован. Он говорит неправильно и не ест с помощью ножа и вилки, но в нем обострено — до волчьего — чувство достоинства. Конечно, так, как он его понимает. И всякая брезгливость или снисходительность по отношению к нему доводят Игоря до белого каления.
А во-вторых, сам Игорь вовсе не собирается уступать «интеллигентику» ни крохи своей власти. Он, тоже ошибочно, думает, будто Егора можно купить. И если у него нет денег теперь, то он попытается соблазнить его будущими барышами.
Егор не продается? Если Алла скажет об этом брату, он рассмеется ей в лицо.
Так они будут упираться лбами, как два барана из детского стихотворения, и ни один не уступит.
Она оказалась права. Дверь в большую комнату, где беседовали два «работника с большой дороги», не просто распахнулась — она была отброшена с такой силой, что стукнулась о стену, чудом не слетев с петель.
Алла поспешила на звук. Ее брат Игорь с перекошенным лицом срывал с вешалки свою кожаную куртку.
— Тебе не удастся остаться чистенькой, сестренка. — Он скривил в гримасе рот. — Придется выбирать: или он, или мы — твои родные. Но если ты выберешь его, на мою защиту можешь не рассчитывать!
Он так же хлопнул дверью, выскакивая на лестничную клетку.
Егор сидел на диване все в той же вальяжной позе. При виде ее он нарочито равнодушно заметил:
— Еще один маленький Наполеон. Зачем каждому из них непременно нужна власть, если они со своей жизнью не могут управиться? Непонятно.
— А ты чего хотел от него? Чтобы Игорь пошел под твою руку?
— Он хороший исполнитель, и вместе мы могли бы многого добиться. Но он непременно хочет править сам, единолично...
Алла осторожно присела рядом. Она пока так и не поняла, в какие минуты рядом с Егором можно находиться, а в какие лучше не подходить.
Он медленно повернул голову и глянул на нее искоса поверх плеча.
— И как, ты готова сделать выбор?
— Разве я не сделала его тогда, когда увидела тебя в первый раз?
— Говорят, девчонки из низов могут быть преданными как собаки, — усмехнулся он, нарочно обижая ее и следя за выражением лица.
Считает ее примитивной, не способной на высокие чувства. Что ж, глупо Алла сейчас стала бы выглядеть, доказывая его неправоту. Например, что она хоть и из низов, а и в самом деле ничуть не хуже аристократок... Как, она уже заводится? Сейчас он прочтет это в ее глазах и станет смеяться.
Нет, ничего он в ее глазах не прочтет! И потом Егорка ведь не знает, что у нее есть такие средства, которые недоступны молодым девушкам ни с верху, ни с низу общественной лестницы.
Кажется, ведьма начала сердиться? Да видел ли ее кто-нибудь по-настоящему сердитой? До сего момента Алла словно наблюдала за всем со стороны, никак себя не проявляя: ни взмахивая руками, ни топая ногами. Привороты-отвороты! Так, детский сад...
А в самом деле, что она могла бы сделать? Такое глобальное. Об этом еще предстояло подумать.
А нынче она уже привычно заглянула в глаза Егору снизу вверх, именно так, как он любил:
— Ты сегодня останешься?
Рано. Рано ей показывать зубы. Любовь. Ведь именно это ей нагадали. Одно осталось выяснить: любовь сильнее Аллы или Алла сильнее любви? Если, конечно, придется выбирать. Пока Егорка при ней. Пусть думает, что это он заказывает музыку, а мы пока будем потихоньку делать свое дело. Приручать его к себе.
— Может, и останусь, — медленно процедил он. — Накормишь?
— Тебе же не нравится моя стряпня.
— Я так не говорил.
— Разве? Значит, мне показалось, будто ты говорил, что мои обеды есть опасно.
— Шутил. А вдруг, думал, ты подмешаешь мне что-то из своих колдовских снадобий?
— Ха, — натурально удивилась Алла. — Егор верит в колдовство!
— Конечно же, не верю.
— А почему?
— Потому, что ни разу не видел этого самого колдовства, волшебства, вообще чуда.
— Тогда как же ты можешь утверждать, будто я свела в могилу Веню Белого?
— Да, — согласился он, — тут явные разногласия между тем, что я провозглашаю, и тем, что вижу. Но почему речь только о Вене? На твоей совести, крошка, еще и смерть Фараона... Хочешь сказать, что это и есть колдовство? С помощью современной науки все можно объяснить...
Объяснит он! Можно объяснять, пока тебя самого это не касается, а когда в один прекрасный момент ты вдруг поймешь, что твое тело, твоя душа тебя не слушают и вообще больше тебе не принадлежат, вот тогда и объясняй с помощью науки.
— Ты мясо тушеное будешь? — с явным вздохом спросила она.
— Буду, — буркнул он, думая о своем. — Какая-то и в самом деле ерунда получается. Давал себе слово ни о чем тебя не спрашивать, а сейчас прямо-таки на языке вертится: как ты это делаешь?
— Если хочешь, я расскажу, — пожала она плечами. — Но в обмен на кое-какие откровения. Что ты увидел во мне в тот первый раз, когда мы встретились?
— Некий бесовский огонек.
— А потом ты решил, что ошибся?
— В отношении женщин я никогда не ошибаюсь.
Вот и первая зацепка. Егор, оказывается, самоуверенный. С одной стороны, это хорошо, а с другой, плохо — он не анализирует своих действий и ошибки, конечно, совершает, но их не видит.
— Иными словами, ты ошибаешься, но только в отношении мужчин?
Он задумался.
— Вообще-то я слишком хорошо знаю людей. И мужчин тоже. И сказать, что ошибаюсь всегда, не могу. Ошибся я только однажды, когда думал, что мой друг действительно мне друг. Проглядел предателя под носом.
— И что ты с ним сделал?
— Убил.
До встречи с Егором у Аллы никогда не возникала потребность разбирать характер человека по косточкам.
А теперь она крутила так и эдак, анализировала, точно собиралась диплом по психологии писать.
Он должен был принадлежать ей. Весь, с потрохами. Изучив его, возможно, она обойдется без приворотов.
Своими вопросами она, видимо, как-то его растревожила. Он тоже стал задумываться и что-то про себя прикидывать.
И в постели он был какой-то непривычно тихий и даже ласковый. Правда, Алла этим не обольщалась, уверенная, что его надолго не хватит.
Не ошиблась.
Ушел Егор рано. Даже странно было, что он аристократ... С чего она взяла, что он аристократ? Просто откуда-то знала, и все... Так вот, он никогда в постели не залеживался. Вставал в шесть утра.
